Год лошади

— И не огорчаешься? — очень странным тоном спросила подруга. Впрочем, так могло и показаться из-за дальнего расстояния.

— Никаких огорчений, что ты! Абсолютная надежность! Гарантия фирмы!

— И… скажем, — неожиданностей не бывает?

— Ну, посуди сама — какие неожиданности? У мужчин после анабиоза все рефлексы заторможены… И аппетита никакого… Я говорю — очень удобно! Меньше стирать, меньше мыть посуды…

А иногда… знаешь… умора. Я роботессу отсылаю… У них же, согласно колдоговора, один выходной в неделю, почти как у людей — добились в своем профсоюзе, так вот — я ее отсылаю, а Петьке моему приказываю: мол, тебе поручение — съездить на рынок за картошкой, Катьку отвезти в музыкальную школу, стащить зимние вещи в химчистку… Справляется, как миленький! И не пикнет… Я ж говорю — у них после анабиоза мозги заторможенные, опомниться не успевают… Тут только, конечно, главное — не пропустить время адаптации. Но я его на таймер ставлю, вроде автоматической плиты…

— Та-а-ак… — огорошенно протянула подруга. — Вот это прогресс. Ну, а… Извини за откровенность… О втором ребенке не думаешь?

— Да ты что? — вспыхнула земная женщина. — Причем тут… это самое… Пройденный этап! Зачем мне сомнительная петенькина наследственность? В генном банке, за нормальную доступную цену… И лучшие представители, заметь: ученые, спортсмены, эстрадные исполнители… Вполне можно подобрать по вкусу. А насчет этих… как ты говоришь… семейные утехи… Это у вас там, в провинции, на зеленую травку тянет. Неуправляемые эмоции! А у нас для этого совершенно нет времени! Мы же — деловые женщины. Эмансипированные…

— Да уж вижу, что вы добились абсолютного равноправия… — вздохнула далекая провинциальная подруга.

— А сегодня я мужа вызвала — в театр меня будет сопровождать. Представляешь — спектакль телеретро. Закачаешься! Я вот себе платье сшила, у автоматического закройщика — правда, миленькое? Посмотри-ка, как сидит?

Она поспешно натянула платье и закрутилась перед зеркалом.

— Что скажешь?

— Вполне… — оценила подруга. — Сидит, как влитое. И цвет отличный.

— Вот-вот! И, что ни говори, а мужчина, конечно, лучшее дополнение к вечернему туалету. И сумочка… Теперь — оценила? Полнейшая эмансипация!

— Гораздо больше… — раздался вдруг из прихожей хриплый, словно бы прокуренный мужской голос. — Ты имеешь гораздо больше…

— Что?! — вскочила хозяйка, метнувшись к дверям и забыв выключить видеофон, на котором брови на лице далекой подруги от потрясения взлетели вверх, чуть ли не за рамку экрана. — Ты… Заговорил?! Черт! С этим вызовом я совсем забыла про таймер!

— Ты идешь с явным перевыполнением! Целых сто восемь процентов эмансипации… — Вот ты ее и имеешь… — хмуро сказал муж — и отключился.

УПРЯМЫЙ ПАЦИЕНТ

— Индекс А 0, группа семь, номер двести девятнадцать дробь шестьсот четырнадцать! — четко произнес динамик, и на табло над дверью те же загадочные цифры продублировались в деликатной светящейся голубой строке. — Ваша очередь! Клиент или пациент с таким длинным внушительным индексом, которого в нормальной, не врачебной жизни, звали Никита Орешников, взглянул на свою пластиковую карточку, сравнил цифры на ней и на табло, решительно поднялся из кресла и шагнул к двери. Она услужливо и бесшумно распахнулась перед ним…

— Ну как, уважаемый гражданин… гм… Орешников, — обратился к нему безупречно официальным тоном дежурный врач. — Вы внимательно ознакомились с нашей генной библиотекой? Никита долго вглядывался в человекообразное существо, по древней традиции облаченное в белый халат, сидевшее за белым столом-пультом. Из-под белой шапочки, накрахмаленной до голубизны и похрустывающей даже на взгляд, с каббалистическим красным крестом на ней, прямо в Никиту смотрели прикрытые сильными линзами очков глаза-телескопы.

«Робот или не робот?» — с мучительным стеснением думал про себя Никита, решая, на какой степени откровенности остановится, и на всякий случай промычал неопределенно:

— М-да… это самое… ознакомился. Широкий выбор!

— Не правда ли? — оживился врач. — Итак, что же вам понравилось? Легендарный Мухаммед Али, вакуумболист Евгений Храмов или классический, старомодный, я бы даже сказал — земной хоккеист Джеймс Страуфорд?

— Я не сторонник силовой борьбы… — осторожно сказал Никита.

— Ага… Понятно! — быстро переключился врач. — Вам по духу ближе деятели… гм… искусства? Композитор Вендерецкий, начало двадцать первого века? Или скрипач Вэн-Ляо-Ши? Абсолютнейший виртуоз? Художник Полоскин? Архитектор Джон Петренко? Победитель Третьего Межзвездного конкурса? Мегаполис на спутнике Плутона. Шедевр!

— Пожалуй, я предпочел бы нечто более… Фундаментальное.

— Вас привлекает необозримый мир науки? — одобрительно наклонил голову врач. — Нильс Бор? Ландау? Берголетти?

— Нет, вы меня не совсем поняли… — с тихой настойчивостью продолжал Никита Орешников.

— Я хотел бы… Я хотел бы… ну, как это у вас называется в специальных терминах? Дублировать себя!

— Себя?! — чуть не подпрыгнул врач и посмотрел на Никиту, как на слабоумного. — Се-бя… еще раз раздельно повторил он.