Год лошади

Чужеземец прошествовал мимо благодушествующей свиньи (ежели, разумеется, у этого вида животных имеется душа!), ничем не потревожив ее и не пнув ногой по всеобщей, распространеннейшей привычке. Это обстоятельство привлекло к нему дополнительное внимание. Свинья даже не повернула рыла и не хрюкнула: так деликатно прошелестел мимо ее пятака новый человек. А он миновал еще нескольких куриц, что-то выклевывающих в земле, перемешанной с сухим конским навозом, и курицы тоже не всполошились и не бросились врассыпную, как обычно.

Одежда пришельца выглядела весьма необычно: на нем тяжелыми складками свисал почти до земли балахон из грубой серой ткани, похожей на крашеную мешковину, а сам балахон, подпоясанный крученой веревкой, напоминал не то больничный халат, не то монашескую рясу с капюшоном.

Так что незнакомец мог оказаться как странствующим проповедником, так и беглецом из сумасшедшего дома. Оба предположения были равно вероятны, но никто их не высказывал, поскольку сельская площадь в знойный полдень, когда человеческая тень, скуля от жары, целиком прячется под подошвы, была совершенно пустой. Правда, если не считать единственного ребенка, сидевшего в теплой ямке в одной замазюканной рубашонке до пупка. Мальчонка при виде незнакомца почему-то весело загулькал и протянул к нему обе ручонки с растопыренными пальцами, похожими на запачканные лепестки жасмина. Тот подхватил мальчика подмышки, высоко поднял, вежливо подождал, пока младенец с высоты орошал его одеяние тонкой струйкой, поцеловал в лоб и снова опустил, угнездив крепким задиком в насиженном месте.

Малыш продолжил свое занятие, сосредоточенно пересыпая черные козьи орешки из кулечка в ладошку и обратно.

Прохожий же, — с непокрытой головой, кстати сказать, и это, прости господи, в полдень-то! — направился не в храм — отметим это особо! — а толкнул дверь в харчевню.

Он спустился по каменным ступеням в темноватую прохладу и разглядел за стойкой хозяина.

— Мир дому сему! — приветствовал его вошедший.

— Эх, да какой тут мир, когда все вокруг взбесились? — не слишком дружелюбно буркнул трактирщик (или — ежели вам так угодно, — тратторист…). — Чего тебе, незнакомец?

— Дай мне большой кувшин холодной воды! — негромко попросил вошедший.

— Умыться можно у колодца, — резонно заметил хозяин.

— Я хочу не мыться, а пить… — пояснил посетитель. Хозяин несказанно удивился услышанному, но клиент есть клиент. И даже если бы он заказал лошадиную мочу, — это его неотъемлемое право.

Хозяин нырнул куда-то вглубь помещения и через несколько минут поставил на стол перед незнакомцем большой глиняный кувшин с ярким узором на запотевших стенках и кружку.

— Кто напоит меня только чашей холодной воды, истинно говорю вам, не потеряет награды своей… — загадочно и чуть нараспев произнес новый клиент и наклонил кувшин над кружкой. Стучите и отверзется, ищите — и обрящете, просите — и воздастся вам, — после нескольких хороших глотков добавил непонятный посетитель. Трактирные завсегдатаи, застывшие в полной тишине над своими стаканами, рюмками, кружками и иными емкостями и вместилищами, словно деревянные статуи, невольно повернули головы, услышав этот странный для их заросших волосом ушей текст. А один из них, движимый, видимо, не только ощущением вечной жажды, сжигающей желудок, но и неистребимого любопытства, терзающего душу, вдруг поднялся с места. Это был непредставимый в трактирных условиях физический акт, подобный тому, как если бы сдвинулась с привычного места статуя святого покровителя села, укрепленная над входом в церковь. Он вежливо снял баранью шапку (или — если хотите — кепку, или феску, или — обширное сомбреро с продырявленной тульей) и подсев к незнакомцу на свободный табурет, хрипло прогудел:

— Что ты пьешь, приятель?

— Всего лишь воду из источника жизни… — невозмутимо, но так же вежливо ответствовал тот.

— Воду?! — почти что священный ужас послышался в новом вопросе. — В такую жару?!

— Тебя снедает вечная жажда… — снова загадочно сказал человек в монашеском одеянии. Для этого нет ничего лучше моего питья.

— Дай попробовать… — смущенно попросил сельский гражданин в сомбреро (или в кепке, но вряд ли в шляпе…), пораженный своей просьбой и словно бы поперхнувшийся собственными словами.

— Наполни свой сосуд… — разрешил его собеседник. Мужчина жадно схватил кувшин и трясущейся от вожделения рукой опрокинул его над своей кружкой. Потом, вопросительно моргнув, отпил один объемный глоток, другой, дыхание его прервалось, но только на какое-то мгновение.

— Вино! — завопил он. — Вино, да еще какое!

— По вере вашей вам и воздается… — невозмутимо прокомментировал данный факт незнакомец и улыбнулся. — Пей еще…

— Ну и винцо! Прямо кровь Христова! — захлебывался словами и слюной его собутыльник, точнее — сокувшинник. — Отроду такого не пробовал… Ты прав, приятель, действительно, источник жизни…

Наконец он, довольно икнув, с осмотрительной осторожностью поднялся с табурета и, сделав несколько нетвердых шагов, мягко опустился у оштукатуренной стены на пол — и мгновенно захрапел.