Год магического мышления

А она все равно умирает. Только бы удалось стабилизировать состояние. Тогда я бы смогла увезти ее домой. Хватит уже этих капельниц, и катетеров, и сканирований, и проверок глотательного рефлекса.

Ей нужен бассейн. Пусть ее волосы снова позеленеют от хлорки. Волос, правда, почти нет. Часть сбрили до операции, часть — после. Но они уже пробиваются, нежные, как у новорожденного, похожие на утиное оперение. В гостинице договорюсь с парикмахером, чтобы вымыл ей голову. А потом сядем возле бассейна, и пусть нам вместе сделают маникюр.

VI

Пять недель спустя ее состояние стабилизируется. На реабилитацию отправляют в лучший нейрохирургический институт Нью-Йорка. Транспортировка назначена на сегодня — 30 апреля, пятницу.

Я сижу на припеке перед больницей и смотрю, как медицинский вертолет описывает круги, снижаясь над крышей соседнего корпуса. Вертолеты часто туда садятся, и каждая посадка означает очередную трагедию — автомобильную катастрофу на отдаленном участке шоссе, упавший строительный кран. Родственники еще в блаженном неведении.

А мой кошмар позади. Мы едем домой. День перелета похож на сон, беспорядочные обрывки которого объединяет общее ощущение неотвратимости. Нашего самолета нет, и никто не знает, где он. Дежурный врач настаивает на вызове вертолета. Я возражаю: «Нам почти пять тысяч километров лететь». Наконец самолет находится — Cessna с двумя моторами. В него вдвигают носилки с пристегнутой к ним Кинтаной, садятся два пилота, два санитара и я — на скамье, под которой стоят канистры с кислородом.

Взлетаем. Я то и дело заглядываю в сумочку проверить, не потеряла ли ее кольца. Кольца целы, она цела. Пусть еще шесть недель, пусть хоть все лето и осень, но я снова увижу ее играющей в теннис. Фотографирующей. Выплывающей из волновой толчеи. Переключаю внимание на санитаров. У одного из них цифровой фотоаппарат, которым он щелкает, называя то, над чем мы летим, Гранд-Каньоном. Я его поправляю. Говорю, что это не Гранд-Каньон, а озеро Мид, Гуве-ровская дамба. Показываю, где Лас-Вегас. Он не реагирует. Продолжает щелкать, называя дамбу Гранд-Каньоном. Ладно, думаю. Пусть Гранд-Каньон. Меняю позу на скамье, под которой стоят кислородные канистры. Не хочу больше видеть, что у них там в иллюминаторе. Садимся на дозаправку посреди кукурузного поля в Канзасе. Пилоты договариваются с двумя подростками, обслуживающими крошечный аэродром, и едут на их грузовичке в McDonald's. Пока их нет, я дохожу до конца взлетно-посадочной полосы, упираюсь в высокую кукурузу. Моросит дождь, и ветер порывами, и мне кажется, что приближается торнадо.

Джон вставил описание торнадо в свой последний роман. Я вычитывала его гранки в больнице у Кинтаны через шесть недель после смерти Джона. В абзаце про торнадо было пропущено слово. Случайно или намеренно? Сначала решила вставить, но побоялась. Если вставлю, а Джон его не хотел, он не вернется. В тот день на краю взлетно-посадочной полосы понимаю: я больше его не жду. Это прошло. Кануло. Он мертв. Не вернется. Я избавилась от пут магического мышления. Но разве так ли уж неправильно было ждать его возвращения? Разве смогла бы я справиться, если бы не ждала? А теперь смогу?

Мы снова летим. Я достаю гамбургер из фирменного пакета McDonald's и разламываю его пополам. Нам с Кинтаной хватит одного на двоих. Немного пожевав, она отворачивается. Ей всего неделю как разрешили есть обычную пищу, больше не может. Трубку, через которую ее кормили во время комы, пока не вынули. Мало ли что.

— Я справлюсь? — спрашивает она. Я предпочитаю думать, что она имеет в виду перелет.

— Несомненно, — говорю я.

Калифорния тебе несомненно на пользу. Не я ли произнесла это пять недель назад?

Ночью, подъехав к нейрохирургическому институту, мы видим ее мужа. Он ждет у входа, спрашивает про перелет. Я рассказываю, как мы ели бигмак посреди кукурузного поля в Канзасе.

— Не бигмак, — говорит Кинтана, — а чизбургер.

VII

Как это случилось.

Ее выписали 15 июля. Продолжать реабилитацию в амбулаторном режиме.

Я смогла вернуться к работе. Взялась писать статью о предвыборной кампании и вылетела в Бостон на конвенцию Демократической партии. В день открытия, встав вместе со всеми под гимн, почувствовала, как пол поплыл из-под ног. Испугалась, что упаду. В оставшиеся дни следила за ходом конвенции по телевизору.

Поняла, что ничего не могу. Полный ноль.

Думала, что уже справилась с горем, хотя только начинала по-настоящему его осознавать.

Год спустя очередная «скорая» доставила ее в очередную реанимацию.

Ту, где констатировали смерть ее отца.

Диагноз оказался серьезнее — приступ острого панкреатита.

За которым последовал септический шок.

За которым последовали уже знакомые «Ванк». И «Зигрис».

Год назад, в Нью-Йорке, она впервые заглянула в глаза смерти. В Калифорнии пришла к ней на повторное рандеву.

Может, смерть ее пометила?

Может, после встречи с ней прежним уже не стать?

Или смерть проникает в нас, выжидает и наносит удар в ту самую минуту, когда этого меньше всего ожидаешь?