Год некроманта. Ворон и ветвь

В конце концов, разве она солгала? Эрек лишь добил умирающего — Женевьева верила в это так истово, что и перед костром повторила бы свои слова. Разве можно осудить мальчика за то, что он защищал семью? Да это было милосердием с его стороны, ведь она видела искаженное лицо барона и слышала его тяжелые хрипы. Барона убила она. А тот человек в заброшенной часовне — разве он ей помог? Он взял плату — страшную, непосильную плату — и исчез в ночи. Может, Охота и пришла туда за ним, а вовсе не за ней, что бы он ни говорил — жуткий темный колдун из жуткого темного леса…

— Клянись в этом, — бесцветно сказал второй, кладя на стол маленький ковчежец с изображением святой стрелы на крышке. — Клянись на зерцале истины, благословленном господином нашим епископом Домицианом, и знай, что если солжешь — благодать истины покарает тебя.

Женевьева на подгибающихся ногах подошла к столу. Положила ладонь на холодную железную поверхность, робко посмотрела на людей перед собой. Облизнула пересохшие губы.

— Клянусь. Клянусь, что смерть барона Бринара, моего мужа перед лицом Света Истинного, моя вина и ничья больше. Клянусь, что убила его из страха и ненависти, но не ради корысти. Клянусь, что сама слышала, как он сговаривался с отцом Варрием провести колдовской обряд и отдать в жертву Проклятому моих детей, рожденных не от него. Клянусь, что сбежала из замка от страха и пришла сюда, в монастырь, чтобы покаяться и попросить помощи. Светом Истинным клянусь и его карающей Благодатью…

Мгновение ничего не происходило. Потом под ее ладонью вспыхнуло — яркий, но не обжигающий свет протек сквозь пальцы, озаряя комнату, согрел ее руку и, кажется, ее саму изнутри… Женевьеве показалось, что даже на лицо сурового священника смягчилось, как рядом с теплом тают острые углы комка воска. Экарний так и вовсе расплылся в улыбке. Облегченно вздохнув, Женевьева опустила напряженные плечи, чувствуя, как становится легко и спокойно, как жар наполняет ее изнутри, расходясь по всему телу то ли настоящим теплом, то ли просто радостью от того, что все закончилось…

— Поклянись еще раз, дочь моя, — сказал тихо и четко в наступившей тишине человек над пергаментом, поднимая лицо: тяжелое, с необычно крупными чертами для такого маленького тела и темными глазами, остро блестящими из-под нависших бровей. — Поклянись, что никто из твоих детей в ту ночь не коснулся барона и не причинил ему какого-либо вреда. И что на пути из замка в монастырь ты никого не встретила: человека, нечисть или лесного зверя. Расскажи нам, каков был твой путь той ночью, и почему, забредя в часовню Света нашего, ты не осталась там до утра, а продолжила свой путь через тьму и бурю?

Онемев, Женевьева стояла перед столом, не в силах убрать руку с ковчежца, и тепло, исходящее от изображения стрелы, грело ей пальцы. Трещали факелы, а трое за столом молчали, и ей подумалось, что вот он — конец. И никогда теперь не будет ни неба, ни чистого, без запаха масляной гари, воздуха, ни счастья: ее маленького счастья заплетать мягкие волосы Энни в косу и ерошить непослушную гриву Эрека, ждать, пока они вырастут, и улыбаться вместе с ними, слушая рассказы о каждом прошедшем дне. Ничего этого у нее не будет. И того, третьего, еще нерожденного, не будет тоже, так что зря темный колдун увел чудовищ, надеясь на плату: Женевьева не сможет отдать обещанное: из подвалов Инквизиториума нет выхода таким, как она.

А трое все молчали и ждали: терпеливо, уверенно, понимая, что деваться ей некуда — и вокруг были только холодный камень и беспросветная ночь. А рассвет здесь никогда не наступал — и Женевьева заплакала.

Глава 12 Птицы поют на рассвете

1.

Стамасс, столица герцогства Альбан, дворец его блистательности герцога Орсилия Альбана, 22 число месяца ундецимуса, 1218 год от Пришествия Света Истинного

Пегая имрийская лошадка тряхнула головой — крошечные колокольчики на концах заплетенной в косички гривы отозвались мелодичным звяканьем. Ступала лошадка медленно, словно понимая, что седок еще юн и неопытен, и толстые ноги, окаймленные у копыт пышной шерстяной щеткой, несли такое же толстенькое и приземистое тело с уморительной важностью. Светловолосый мальчик лет пяти, одетый в алую шерстяную камизу, зеленые шоссы и кавалерийские сапожки, гордо оглянулся на герцога и стоящего рядом с ним Домициана, слишком сильно натянув один повод. Удила выехали изо рта лошади, тут же скрутившей голову набок, и пока мальчик ловил упавший повод, лошадь нервно замотала головой, попятилась.

— Не отвлекайся, сын мой, — напомнил Альбан с улыбкой. — Опусти пятку и следи за руками. Не тяни повод слишком сильно и не поднимай руки — ты дергаешь лошадь и сбиваешь ее с хода.

Кивнув, мальчик удобнее перехватил поводья, направляя имрийку по кругу у стены внутреннего двора.