Год некроманта. Ворон и ветвь

— Ничего страшного, — добродушно отозвался Домициан. — То, что подходит для ребенка благородной крови, не повредит и мне, скромному служителю Света. Вернувшись в столицу, я прикажу переписать для вашего наследника несколько подходящих книг и пришлю их, когда работа будет окончена. Если, разумеется, к тому времени вы с юным Аквилием сами не окажете мне честь посещением в епархиальной обители…

— Я не тороплюсь в столицу, светлый отец, — спокойно сказал Альбан, откидываясь на спинку высокого стула, напомнившего Домициану массивностью и искусной резьбой по драгоценному красному дереву королевское кресло в Высоком Совете.

— Понимаю, — вздохнул Домициан. — Что может быть приятнее и благочестивее жизни вдали от столичных искушений и тревог? Стамасс — прекрасный город, и я искренне восхищен тем, как он процветает под вашим управлением. Не удивительно, что вас не манит блеск столицы, ведь мудрый довольствуется тем, что дано ему Светом, и не просит о большем.

Он повернулся к очагу другим боком, наслаждаясь теплом. Глянул, все так же благодушно улыбаясь, на любезно-непроницаемое лицо Альбана. У Ираклия единственный брат, это верно. Но старшая принцесса Аурелия уже помолвлена с Олавом, вторым сыном великого конунга Аугдольва. Северянин на троне королевства? Пусть другие брезгливо морщатся от этой мысли или смеются над нею. Домициан знает и помнит, что Великий Дом Аугдольва ревностен в делах Церкви, как немногие из новообращенных. Тем ценнее эта вера, тем больше милости оказывает Престол Пастыря великому конунгу и его семье. Северянин на троне — это струя свежей крови в соки родословного древа и полки северных варваров на службе королевства и церкви… Домициан отошел от очага, опустился в кресло напротив герцога, взял кубок с вином, принесенный сразу же покинувшим кабинет слугой. Вдохнул дивный аромат пряностей: корица, гвоздика, чуть-чуть мускатного ореха, что-то еще… Вино греет тело и увеселяет душу. И глупо же думать, что здесь, в средоточии власти герцога, под его защитой… Отпив крошечный глоток — скорее, просто смочив губы, Домициан поставил вино на стол, обхватив приятно горячий кубок ладонями, поднял взгляд на герцога, спокойно потягивающего из своего кубка. Уронил с подчеркнутым сожалением:

— Как прискорбно, что долг часто призывает нас поступиться спокойствием ради истинной благодати служения.

— Разве может быть прискорбным исполнение долга?

Герцог поставил кубок на стол по примеру Домициана — правда, не полным, а на треть опустевшим — глянул с холодной, почти оскорбительной насмешкой. Продолжил, не ожидая ответа:

— Право же, исполняй каждый свой долг — насколько меньше в этом мире было бы того, что достойно скорби. Я ведь еще не принес вам соболезнования, светлый отец. Кажется, среди тех, кто вез в столицу реликвию, был ваш племянник?

— Да, — хрипло отозвался Домициан, чувствуя, как немеют губы. — Родрик, мессир Лонгуа, да пребудет его душа в Свете…

Он опустил взгляд, по привычке скрывая истинные чувства, хотя зачем бы делать это здесь и сейчас? Просто не хотелось показывать еще не ставшую привычной боль… Родрик, сын старшей сестры. Грейс, как сказал врач, до сих пор не может оправиться от известия о его гибели. Сам же Домициан все эти дни после получения страшного известия чувствовал себя, словно что-то темное беззвучно пролетело мимо, обжигая слепым нерассуждающим ужасом и ледяной тоской. В этот раз — мимо…

— Мессир Лонгуа, — повторил, словно смакуя имя на языке, Альбан. — Я знал его. Достойный рыцарь Церкви и прекрасный человек. Истинный воин Света во всем: и в жизни и, уверен, в смерти. Мне жаль, светлый отец.

— Да пребудет он в Свете, — повторил, окрепнув голосом Домициан. — Все мы жатва для косы Смерти, но души наши да станут частью Света ради усиления благодати его.

— Да станут, — негромко согласился Альбан. — Однако мертвые — пусть хранит их в себе Свет Истинный — выполнили свой долг с честью, живым же теперь держать ответ и за себя, и за них. Мессир Гватескаро, посол Престола Пастыря, требует от меня расследования обстоятельств нападения на отряд. И — слегка изменил герцог тон, подчеркивая — утери реликвии.

— Расследования? — вопросил, выпрямляясь на стуле, пораженный Домициан. — В обход епископата? Как может вестись расследование светскими властями в делах Церкви?

— Полагаю, может, — тяжело уронил Альбан, отнимая ладони от кубка и опираясь локтями о стол, чтоб сплести пальцы перед лицом и положить на них подбородок. — Может, если преступление было совершено на коронных или родовых землях. Может и должно, если затронута честь всего королевства, о которой не соизволил побеспокоиться глава Церкви.

— Вы меня обвиняете?

Домициан, еще сильнее выпрямившись, сжал все еще горячее стекло кубка в ладонях. Глянул в лицо герцога, тщательно отмеряя гнев и удивление в голосе. — Меня? После того, как сами же приносили соболезнования? Или вы считаете, что я способен на умысел против дела Церкви и собственной крови?