Год Огненной Змеи

И сегодня, как обычно, поднялась чуть свет. Успела уже завтрак приготовить до того, как будильник зазвенел. Раскраснелась в домашних хлопотах. В желтом ситцевом платье, мягких тапочках, с полотенцем на плече держит в руках таз с водой, зовет сына:

— Бабжа-а! Иди умываться скорей!

Толстенький, с жесткими черными волосами, Бабжа никак не может натянуть майку.

— Я чистый.

— А посмотри-ка на себя в зеркало.

Вздохнув, малыш наклоняется над тазом.

— Ну, мойся, — мать льет ему на шею воду из ковша.

— Холодная! — взвизгивает Бабжа.

— Ничего-о, закаляйся. Ты же мужчина! — смеется Лидия Васильевна и намыливает ему лицо, уши.

— Ой, в глаза! Щиплет! — вопит мальчишка, трясет головой, разбрызгивая пену.

С грехом пополам Бабжа умыт, одет и накормлен.

— Ну вот, можешь отправляться. Нравится тебе в яслях?

— Сначала нравилось, а теперь нет.

— Почему?

— Плохо там..

— Вот так так!..

Полгода потратила Лидия Васильевна, чтобы сделать доброе дело, и вдруг собственный сын такое говорит!

— Почему же плохо?

— Да-а! Руки мыть заставляют. Кашу каждый день дают. И еще днем спать велят….

Успокоенная, Лидия Васильевна смеется:

— А ты как бы хотел? Порядки соблюдать надо.

Бабжа заглядывает в спальню.

— Папа еще спит?! Я его сейчас разбужу.

Еле удается остановить его:

— Он поздно с работы пришел. Пусть отдохнет. А ты иди. Посмотри-ка в окно: Балма и Дугарма уже пошли.

— И я с ними! — Бабжа срывается с места.

Лидия Васильевна глядит ему вслед. Из спальни слышится голос мужа…

Без малого два десятка лет прожили они с Шойдоком. Хорошо прожили, ничего не скажешь. И в колхозе Шойдока ценили. А когда бригадиром стал, словно подменили его. Работает, как бы это получше сказать, неважно, а хочет, чтобы его бригада считалась передовой. Всякими правдами и неправдами добивается этого. Дома теперь у них постоянные стычки и на людях тоже. К Лидии Васильевне придирается: «Хоть ты и парторг, а ничего не понимаешь. Раз ты мне жена, почему не поддерживаешь? Правду говорят: у бабы волос длинный, а ум короткий…»

Это бы все ничего. Попивать стал Шойдок. Крепко. И домой поздно возвращается. Вчера почти под утро заявился. На ногах не стоял. Начал всякую чепуху городить. Прямо одетый на диван свалился, уснул.

— Лида! Нет чего-нибудь… опохмелиться?

— Нет ничего. Спи!

«Надо с ним как следует поговорить», — думает Лидия Васильевна. Время еще позволяет, и она принимается за уборку. Быстро подтерла пол, смахнула пыль, вытряхнула из большой раковины-пепельницы окурки, поправила кружевную скатерть на столе, привела в порядок книги на этажерке.

К некоторым людям, занимающим большие должности, домой ходить не любят. Сюда же приходят запросто. Вот и сейчас, несмотря на ранний час, возле дома остановилась машина, простучали шаги на крыльце, отворилась дверь.

— Мэндэ амар, Лидия Васильевна!

— Оюна? Мэндэ-э! Давно я тебя не видела.

— Бригадир дома?

— Дома… Что-то захворал он. Лежит… — Лидии Васильевне стыдно говорить правду, и она опускает глаза.

— Что с ним?

— Температура… В общем, сам виноват… Выздоровеет, — сердито говорит парторг.

— Во-от как…

— Ну, чего ты стоишь? Раздевайся.

— Некогда, тетя Лида.

Почти насильно хозяйка снимает с нее шубу, любуется ее зеленым платьем.

— Сама шила?

— Ага. Кто же еще…

— Конечно. Чего я спрашиваю, — смеется Лидия Васильевна и вертит перед собою девушку. — Очень тебе идет… И модное. Ты посиди. Я сейчас.

Она скрывается на кухню, несет оттуда на подносе чайник, чашки, оладьи, сушеные пенки — урму, варенье.

— Что вы, что вы! Мне правда некогда.

— Сиди!.. Что ты говоришь? Нельзя от чая отказываться.

Чтобы не обидеть хозяйку, Оюна берет чашку.

— Варенье клади. Смородиновое. Сама варила. Вкусно?

— Ага.

Маленькими торопливыми глотками Оюна отхлебывает чай и косится на дверь, за которой временами слышится кряхтенье бригадира. Девушка смущена. Ей неловко оттого, что она пришла сюда. Правда, Лидия Васильевна так сердечно встретила ее, за стол усадила, а в душе-то, наверное, все равно простить ей не может, как и Цынгуев… Не поднимая глаз, Оюна говорит:

— Я очень переживаю… Подвела вас всех. Вы меня извините, тетя Лида. Но я не могла…

— Конечно, мне неприятно, — лицо Лидии Васильевны серьезно, — что я раньше не разобралась… Ты, девочка, правильно поступила, молодец.

— Правда, тетя Лида?

— Конечно. Поспешили мы. Тут и моя вина…

— Мы все равно добьемся! — глаза Оюны заблестели.

— Верю, верю. И не сомневайся — поможем. Я с Булатом говорила насчет шефства.

На щеках Оюны загорается румянец.

— Шефство, конечно, хорошее дело. Но мы в своей отаре сами справимся…

Она так горячо протестует, что Лидия Васильевна без труда догадывается о причине возражений и спешит переменить тему:

— Что нового у вас в степи?

— Нового?.. Я с Шойдоком Цынгуевичем посоветоваться хотела. Раз он болеет, вам скажу. Посмотрела я на овец Дондока, прямо жалко их — худые, еле ходят. Балмацу с ними замучилась. Может, взять мне ее отару?

— Ой, хорошо ты придумала! Вот так и надо помогать друг другу.

— Боюсь я… У меня самой опыта мало. Как, справлюсь?

— Справишься! Сокто-ахай тебя одну не оставит.