Год потопа

– Но ты же его не убивала, – сказала я.

– Я знаю. Но мне было бы не по себе, если бы я этого не сделала.

Больболисты привязаны к соседнему дереву веревкой и плетеными полосами из некогда розовой накидки Тоби. Плела я: если у вертоградарей чему и учили крепко-накрепко, это разным видам рукоделия с использованием вторичных материалов.

Больболисты в основном молчат. Наверняка им нехорошо, особенно после того, как Аманда их избила. И должно быть, они чувствуют себя полными идиотами. Я бы, во всяком случае, так чувствовала себя на их месте. Тупые, как рашпили – по выражению Зеба, – раз так подпустили нас к себе.

Аманда, похоже, все еще в шоке. Она тихо плачет время от времени и крутит концы неровных прядей. Первое, что сделала Тоби, когда мы надежно привязали больболистов, – дала ей чашку теплой воды с медом от обезвоживания, с добавкой порошка из Мари.

– Не пей все сразу, – сказала Тоби. – Маленькими глотками.

Она объяснила, что, когда у Аманды восстановится уровень электролитов, можно будет заняться лечением всего остального. Начиная с порезов и синяков.

Джимми совсем плох. У него температура, на ноге – гноящаяся рана. Тоби говорит, что, если только нам удастся дотащить его до саманного домика, она будет лечить его опарышами – может, они и сработают, если дать им достаточно времени. Но у Джимми может не оказаться этого времени.

Тоби уже помазала ему ногу медом и дала ложку меда внутрь. Она не может дать ему ни Ивы, ни Мака, потому что они остались в саманном домике. Мы укутали Джимми в накидку Тоби, но он все время раскрывается.

– Надо найти ему простыню или что-нибудь такое, – говорит Тоби. – На завтра. И придумать, как ее на нем закрепить, иначе он до смерти изжарится на солнце.

Джимми совсем не узнаёт ни меня, ни Аманду. Он все время разговаривает с какой-то другой женщиной, которая, как ему кажется, стоит у огня.

– Совиная музыка. Не улетай, – говорит он ей. В голосе – ужасная тоска.

Я начинаю ревновать, но как можно ревновать к женщине, которой тут нет?

– С кем ты разговариваешь? – спрашиваю я.

– Там сова, – отвечает он. – Кричит. Вон там.

Но я не слышу никакой совы.

– Джимми, посмотри на меня, – говорю я.

– Музыка встроена, – говорит он. – Ее не убьешь.

Он смотрит вверх, в кроны деревьев.

Ох, Джимми, думаю я. Где ты?

Луна движется на запад. Тоби говорит, что бульон из костей уже сварился. Она добавляет собранную мной листовую горчицу, ждет с минуту, потом начинает разливать. У нас только две чашки – Тоби говорит, что придется пить по очереди.

– Неужели ты и их собралась кормить? – спрашивает Аманда. Она не смотрит на двух больболистов.

– Да, – отвечает Тоби. – Их тоже. Сегодня – День святой Юлианы и Всех Душ.

– А что с ними будет потом? – спрашивает Аманда. – Завтра?

Хорошо, что она хоть чем-то заинтересовалась.

– Их нельзя просто так отпускать, – говорю я. – Они нас убьют. Они убили Оутса. И посмотри, что они сделали с Амандой!

– Я это всесторонне обдумаю, – говорит Тоби. – Позже. Сегодня мы празднуем.

Она разливает суп по чашкам, оглядывает кружок людей, сидящих вокруг костра.

– Тот еще праздник, – говорит она голосом Сухой ведьмы. И хихикает. – Но с нами не покончено! Верно ведь?

Последние слова обращены к Аманде.

– Капут, – отзывается Аманда. Очень тихо.

– Старайся об этом не думать, – говорю я, но она опять плачет, едва слышно: она впала в состояние «под паром». Я ее обнимаю.

– Я здесь, ты здесь, все хорошо, – шепчу я.

– Какой смысл? – говорит Аманда, но не мне, а Тоби.

– Сейчас не время размышлять о конечном целеполагании, – произносит Тоби прежним, Евиным голосом. – Давайте все забудем прошлое – самые худшие его части. Вознесем хвалы за ниспосланную нам пищу. Аманда. Рен. Джимми. И вы двое, если можете.

Последние слова обращены к больболистам.

Один из них бормочет что-то похожее на «иди нахуй», но не очень громко. Он хочет супа.

Тоби продолжает, словно не слышала:

– И давайте вспомним тех, кого больше нет, – всех жителей Земли, но более всего – наших отсутствующих друзей. Милые Адамы, милые Евы, милые собратья-млекопитающие и собратья-создания, все те, кто ныне упокоился в Духе, – помяните нас и укрепите нас своей силой, ибо она нам несомненно понадобится.

Тоби отхлебывает из чашки и передает ее Аманде. Другую получает Джимми, но не может удержать и разливает половину супа в песок. Я сажусь рядом с Джимми на корточки, чтобы помочь ему пить. Может быть, он умирает, думаю я. Может быть, утром он будет уже мертв.

– Я знал, что ты вернешься, – говорит он, на этот раз мне. – Знал. Не превращайся в сову.

– Я не сова, – говорю я. – Ты с ума сошел. Я Рен – помнишь меня? Я только хотела тебе сказать, что ты разбил мое сердце; но все равно я рада, что ты жив.

Вот я это и сказала. С души словно сваливается удушающая тяжесть, и я по-настоящему счастлива.

Он улыбается мне – или той, за кого меня принимает. Слабо, насколько позволяют обметанные губы.

– Вот опять, – говорит он своей больной ноге. – Слушай музыку.

Он склоняет голову набок; на лице – экстаз.

– Музыку не убьешь, – говорит он. – Не убьешь!