Год рождения 1921

— Чем вы можете помочь? — сказала она и оглянулась. — Вот все мои вещи, — она кивнула на чемодан. — Сосед отвезет меня в деревню, там у меня родные и единственный ребенок. А их было трое, понимаете?

Гонзик молча кивнул.

— Спасибо вам, — добавила она, продолжая перебирать кусочки штукатурки. По лицу ее потекли слезы, но они были словно чужие: рот женщины не искривился, только глаза прищурились, словно от яркого света; она подтянула платок на лоб.

Глубоко подавленный, Гонзик не в силах был вернуться в казарму. Он сел в трамвай и проехал через весь город по Вильгельмсхое-аллее, к Геркулесу. На конечной остановке он сошел и медленно поднялся в гору к постаменту этого бронзового гиганта. Там он бросился на траву.

Кругом тихо шумел лес. Нагой бронзовый Геркулес смотрел вниз, на замок, где начиналась Вильгельмсхое-аллея, прорезающая весь город прямой широкой полосой асфальта. Трамваи с этой высоты казались не больше спичечной коробки, они шли с десятиминутными интервалами, и можно было сосчитать их все: восемь ползет в одну сторону и восемь в другую. Вдалеке, где в дымке терялся город, на заводах Юнкерса полыхали пожары.

6

Вторая рота была расквартирована вблизи Кенигстор, а третья на другом конце города, под Геркулесом. Раз в неделю ребята ездили в гости к третьей роте и всякий раз поднимались на Вильгельмсхое и покупали фотоснимки этой громадной статуи, которая была видна из самых отдаленных кварталов Касселя. На открытках значилось, что высота изваяния — десять метров, ширина плеч — три метра, пирамидальный постамент достигает сорока метров, а скала под ним — тридцати метров. Изваяние весит 57 центнеров, и к нему ведут от замка 842 ступеньки. Все сооружение построили Антони и Кюпер в 1717 году, при ландграфе Карле Гессенском. На каскадах вдоль лестницы гессенская знать для развлечения устроила искусственный водопад. На открытках не хватало, правда, артиллерийских батарей и пулеметных гнезд, повсюду торчавших сейчас около Геркулеса, и колючей проволоки, которой были теперь огорожены каскады.

С товарищами из второй роты наша пятерка встречалась в трактире «У дядюшки», близ Кенигстора. В трактире было два зала, стойка с блестящими кранами, из которых текло вполне сносное пиво, радиоприемник, часто настроенный на Прагу, и всюду по стенам оленьи рога и старинная живопись. Постепенно завсегдатаями этого трактирчика стали чехи, а немецкие солдаты перестали туда заходить, потому что обычно все столики были заняты. Чешские парни приходили по вечерам с гитарой и гармоникой, радио умолкало, и в трактире воцарялась чешская песня.

Впрочем, чехи сдружились с некоторыми немецкими завсегдатаями трактира. Гонзик иногда присаживался к столу супругов Зингер. Пожилой седоватый Зингер, оркестрант кассельской государственной оперы, завоевал симпатию Гонзика похвалами музыке Сметаны. Он молча с улыбкой наблюдал игроков в карты или беседовал о музыке. Политики Зингер принципиально не касался. «Музыка, — говорил он, — мне роднее. Да она и богаче и честнее». Его жена — славная седая дама, целые вечера просиживала с вязаньем для внучат.

В трактир ежедневно приходил немчик лет восемнадцати, в форме гитлеровской молодежи, с ленточкой почетного креста в петлице. Он неизменно обменивался рукопожатием с Карелом и всеми его товарищами по столу, совал им руки и, здороваясь и прощаясь, снисходительно повторял при этом: «Bleib nur sitzen»[70], — хотя никто и не собирался вставать. Чехов это раздражало, и Кованда решил положить конец этой церемонии. Однажды он целый вечер бегал в туалет и, возвращаясь оттуда, всякий раз с добрейшей улыбкой спешил подойти к немчику и подать ему руку со словами: «Bleib nur sitzen» (фразу эту он перед тем заучивал целый час). С тех пор гитлерюгендовец перестал ходить в трактир.

Гонзик забегал туда очень редко. Ему было жаль времени, которое многие убивали за игрой в карты. Зато он часто ходил в школьный буфет, где стояло старенькое пианино, и просиживал за ним до вечернего отбоя — играл, прикрыв глаза, или сочинял музыку. А то неутомимо учил товарищей русской азбуке.

— Прямо не верится, Гонза, — удивился Эда Конечный. — Неужто и ты коммунист?

Угреватое лицо Гонзика покраснело.

— Все вы станете коммунистами, — ответил он, помолчав. — Все до одного. И ты тоже!

— Я? Ты спятил! Никогда!

— Тогда спятил ты. Ты идиот, ты нацист, ты фашист!

— Черт подери, так меня еще никто не обзывал. Вот я тебе!

— Замолчи! — воскликнул Гонзик. Товарищи с любопытством сгрудились вокруг него. — Вы себя сами не понимаете, ребята! Опомнитесь, пока еще не поздно. Вы ненавидите нацистов, мечтаете о конце войны, о встрече с матерью, с любимой… Но вы даже не подумали о том, какой будет наша родина и весь мир после войны.