Год рождения 1921

— Пьян я, что ли? — обиделся старый Кованда. — Мое слово твердо. Пойду доложу герру капитану. Пепик, пойдем со мной переводить. Твоя святая обязанность — помочь бедняге чеху, который не кумекает по-немецки.

Рассерженный Пепик натянул рубашку, бормоча, что Кованде пора бы на старости лет бросить шутовство. Но тот стоял на своем.

Капитан, услышав в переводе Пепика жалобу Кованды, позеленел и с минуту бессмысленно глядел на жалобщика. Потом распахнул дверь и крикнул: «Фельдфебель Рорбах!» Прибежавшему фельдфебелю он кивнул на Кованду:

— В карцер на неделю! Увести!

Кованда совсем не удивился такому исходу.

— Вот, видишь, — сказал он Пепику, — я знал, что капитан за меня заступится. Теперь ты понял, какие эти немцы справедливые и честные люди. Скажи ему, пожалуйста, пусть Рорбах подождет минутку, пока я сбегаю за теплым бельем и одеялом. Вдруг в карцере плохо работает отопление? Меня, чего доброго, скрутит ревматизм, а от этого упаси боже… Ауф видрше-ен! — повернулся он к капитану и взял под козырек, хотя был без шапки. — Я тебя, карлика, всегда любил, а когда-нибудь любя просто слопаю… Этого можешь не переводить, — снисходительно пояснил он Пепику и, сопровождаемый Рорбахом, проследовал в карцер.

8

Так Кованда и Карел попали под арест. Карцер помещался неподалеку от казарм, в первом этаже соседнего дома, над подвалом, который одновременно служил и бомбоубежищем.

Друзей заперли в камеры, разделенные коридором. Это были маленькие комнатки, в 8—9 квадратных метров, отгороженные от мира толстой дубовой дверью. Высоко под потолком тускло поблескивало забранное решеткой окошко.

Когда рота по сигналу тревоги — она начиналась обычно за час до полуночи — шла в убежище, оба арестанта перекликались с товарищами.

— Ребята, дайте покурить! — взывал Кованда, и товарищи бросали ему и Карелу сигареты и спички. — Сегодня с утра я искурил половину своего тюфяка, да только это неважное курево. Бабушка мне всегда говорила: не кури плохого табака, вредит здоровью. А что нового на свете? Берлин еще не взят?

Гиль, заметив, что Мирек сует в окошечки арестантам кульки с едой, стал на страже у самых дверей карцера. Это рассердило Кованду.

— Скажи ему, что он мне застит, — крикнул он Карелу. — Пусть лучше отопрет карцер, чтобы мы могли спастись из горящего дома… если подвернется такой счастливый случай. И пусть вынесет мою парашу, мне ночью свежий воздух нужен.

В ночном темном небе монотонно гудели самолеты, а на земле, зря расходуя снаряды, грохотали зенитки.

Фельдфебель Бент, задумавшись, сидел в темном углу тускло освещенного бомбоубежища и думал о письме, полученном сегодня от Эрики. Мелким, красивым почерком выводя буквы, племянница писала ему, что жизнь в городке идет по-прежнему, как будто и нет войны. Вот только сын торговца текстилем Иохим Федерер убит на фронте, а сын кузнеца Курт Шлоссер вернулся из России без ног. Старый Шлоссер каждый день возит сына в колясочке в церковь. В тщательно подобранных словах Эрики заметны были опасение и страх, — чувствовалось, что она боится, как бы война не затянулась слишком надолго; под конец она даже спрашивала, выиграет ли Германия эту войну. Последнюю фразу Эрика старательно зачеркнула, видимо опасаясь цензуры, но Бент все-таки прочел ее. Сейчас он размышлял на эту тему.

Скверные вести из-под Сталинграда жестоко поколебали его безразличие ко всему, что было связано с войной. Впервые ему пришлось всерьез задуматься о военных событиях. До сих пор Бент считал, что практически они никак не могут отразиться на его личных делах, ибо не сомневался, что Германия победит. Но поражение под Сталинградом означало, что нельзя так уж безраздельно уповать на гениальность фюрера и несокрушимость вермахта. Вслед за этой мыслью потянулись другие: а что, если Германия потерпит поражение? Какова будет участь людей, помогавших нацистам прийти к власти, поддерживавших режим, сила и правота которого еще недавно казались им неоспоримыми.

Сидя на деревянной скамейке в полутемном бомбоубежище, Бент вспоминал свой дом, светлый маяк кабинетика в мансарде, и думал о том, что в этом городишке под Альпами он был довольно видной партийной фигурой, особенно в период возникновения гитлеровской партии. Не случайно ему пожаловали почетное гражданство и золотой значок свастики. Несмотря на свою скромность и застенчивость, Бент бывал польщен, когда на разных торжествах и празднествах ему доводилось стоять рядом с самим гаулейтером. Но сейчас он вдруг позавидовал совсем простым немцам, которые никогда не выделялись над тысячеголовой безликой толпой. Он позавидовал им, ибо в его душу закрался страх — страх перед гибелью режима, становлению которого Бент помогал, хотя и несколько необычно. Это был страх возмездия. Фельдфебеля вдруг охватило предчувствие, что события, начавшиеся разгромом под Сталинградом, неизбежно увлекут за собой и его.