Год рождения 1921

— Только ты один, — продолжал он, — ты, единственный, иначе относишься к нам, потому и разговор у нас другой. Ты наш, и я тебе помогу в будущем, как бы ни проходила и чем бы ни кончилась война. Германия пока не обречена, еще жив фюрер, и, поверь, более великого гения не знала история! Я верю, он найдет выход из временного кризиса. А что кризис этот лишь кажущийся — я готов прозакладывать голову. Быть может, это только уловка, чтобы обмануть наших врагов. Ловушка для тех, у кого ум зашел за разум. По всей вероятности, этот кризис не продлится долго. Мы еще поговорим о нем подробнее, а до тех пор надо сохранять выдержку. Каждому на своем месте. И нашей роте! Надо стать хозяевами положения.

Ты должен помочь нам. По-моему, среди вас есть один подстрекатель. Ты его знаешь, но неизвестно почему, постоянно выгораживаешь. Возможно, ты предполагаешь, что Германия все-таки проиграет войну. Тогда ты, вернувшись к чехам, сможешь доказать, что играл двойную игру и только притворялся нашим союзником. В свидетели ты возьмешь того, кого сейчас выгораживаешь, а он — я уверен в этом — единственный зачинщик всех безобразий.

Помнишь историю с московским радио, инцидент в кухне, драки с Гилем? Не дело ли это рук того типа, что сегодня так нагло разговаривал со мной? Или все это штучки старого Кованды? Или еще чьи-нибудь? Ведь тебе это должно быть хорошо известно. А сейчас пора действовать. Пора для острастки принять меры. Тебе этот человек не нужен, все равно ты никогда не вернешься к ним. Ты пойдешь с нами, ты — против них, это уже доказано — и не раз. Помнишь того мастера в Касселе? Он арестован и сидит в Бухенвальде. Так же надо разоблачать всех, кто вредит твоему народу и подстрекает чехов против нас, немцев!

Олин молчал, но как он ни упрямился, в глубине души он не мог отрицать, что капитан прав. Ему даже хотелось верить, что Кизер прав, ибо Олину давно стало ясно, что он окончательно порвал с коллективом и в роте никто не сочувствует ему. А думать, что Германия проиграет войну, он попросту не решался. Каждый раз после разговора с Кизером он еще отчетливее сознавал безвыходность своего положения и изо дня в день упорно раздувал в себе ненависть к тем, кто, как ему казалось, настроил против него коллектив. Особенно сильно ненавидел он Гонзика.

Олин поколебался в последний раз, преодолевая стыд, но когда капитан повторил свой вопрос, Олин выложил ему все, что знал, уже не чувствуя ни стыда, ни угрызений совести. Наоборот, он ощутил даже некоторое удовлетворение.

— Да, этот человек сам не раз признавался, что он коммунист. С десятником в Касселе он обменивался коммунистическим салютом «Рот Фронт». На канале в Саарбрюккене он встречался с пленными сербами и носил им еду. Рота ему верит и идет за ним, сегодня утром это вполне подтвердилось. Он учит их русской азбуке. Он виновник всех беспорядков в роте.

Капитан слушал эти слова с глубоким удовлетворением и молча усмехался в темноте.

— И ты сможешь доказать все это? — спросил он. — Сможешь повторить это при нем?

Олин поколебался, но лишь на мгновение.

— Да. В любой момент, — ответил он. — Все это правда.

Кизер долго молчал, потом уже сквозь сон заметил:

— Надо было сказать это уже давно!

В дверь постучали. Задремавший было Кизер проснулся.

— Кто там? — сердито окрикнул он.

— Рядовой Липинский, — отозвался голос за дверью. — Телеграмма из штаба батальона.

— Войдите! — проворчал капитан.

Вошел дежурный Липинский.

— Зажгите свет! Прочтите! — приказал Кизер, садясь на кровати.

— «Штаб батальона доводит до сведения всех рот и их командиров, что штаб передислоцирован из Майнца в Мерзенбург. Адрес… Телефон… Почтовый ящик…» — медленно читал Липинский, стоя навытяжку.

Капитан почесал голову.

— Так, так, — сказал он и снова лег. — С этим можно было подождать до утра. Покойной ночи!

Липинский погасил свет и тихо закрыл за собой дверь.

Было уже далеко за полночь, когда Кизер и Олин уснули. Проснулись они уже после того, как рота ушла на работу. Капитан быстро оделся и поспешил в контору.

— Почему вы не разбудили меня? — упрекнул он Нитрибита. — Есть важное дело. — Он кивнул на телефон. — Соедините меня с гестапо.

7

Рано утром старый Моравитц пришел доложить, что десятник Бегенау не вышел на работу, а пленного француза Жозефа Куртена нет тоже. Леман принял это сообщение хладнокровно, а Гонзика оно заинтересовало. По дороге в главную контору, куда он шел сдавать ежедневную сводку, Гонзик остановился около слесарных мастерских, где работали пленные французы. Он знал этих веселых парней и иногда приходил к ним рассказать новости, услышанные от Трибе. Сейчас он осведомился, тут ли Жозеф Куртен, но пленные лишь пожимали плечами в ответ. Только коротышка Жаке шепнул Гонзику, что Жозефа всюду ищут со вчерашнего дня, он не вернулся с завода в лагерь.

Возвращаясь в контору, Гонзик увидел, что навстречу ему со всех ног бежит Кованда. Губы у него опухли, лоб был залеплен пластырем.

— Липинский ищет тебя с утра! — крикнул он. — Он там, у нас, запрятался в штабелях и все беспокоится о тебе. Говорит, ты ему нужен до зарезу.