Год рождения 1921

Липинский стоял в самой середине лабиринта штабелей, опершись плечом об один из них. Увидев Гонзика, он отбросил сигарету и, обрадованно улыбаясь, пошел ему навстречу.

— Я уже думал, что не дождусь вас, — сказал он. — Думал, что уже поздно. — Он поднял с земли старый, потертый портфелик.

— Это же мой портфель! — удивился Гонзик.

— Правильно, ваш. И то, что в нем, тоже ваше, — отозвался Липинский и раскрыл портфель. Внутри оказались старые серые брюки Гонзика и какой-то коричневый пиджак.

— Да ведь это пиджак Пепика?! — недоуменно воскликнул Гонзик. — Зачем вы принесли его?

Когда через полчаса завыли сирены и Кованда заглянул в проход между штабелями, он увидел, что Гонзик и Липинский обмениваются крепким рукопожатием.

— Спасибо вам, — сказал Гонзик. И, к удивлению Кованды, он обнял и расцеловал Липинского.

— Эй, — крикнул Кованда. — Если вы долго будете любезничать, то, чего доброго, обнявшись, так и угодите в могилу. Не совестно вам, а еще взрослые! Не слышали, что ли, сирену?

— Пошли со мной! — предложил Гонзик Карелу и Кованде, когда все трое выбежали на дорогу, ведущую к бомбоубежищу.

— Опять ты что-то затеял, — ворчал Кованда по дороге к ближнему леску. — Забыл уже о Миреке и Руде?

— Сегодня я не могу идти в штольню, — ответил Гонзик. — Именно сегодня. А поговорить с вами нужно.

Они вышли на опушку редкого леска. Завод с наполовину укороченными трубами уже скрылся в дыму, как детская игрушка. Гонзик раскрыл портфель, вынул пиджак и брюки и стал снимать с себя форменную одежду.

— Хочу попрощаться с вами, — сказал он, смущенно улыбаясь. — Я больше не вернусь в школу и на завод. Там меня уже поджидают или вот-вот придут арестовать. Олин выдал. Липинский принес мне эту одежду. Пиджак — Пепика. Вы ему потом скажите, что это я взял. В форменке не убежишь.

Кованда и Карел вытаращили глаза.

— Кого выдал Олин? — с трудом выговорил Кованда. — И куда ты хочешь удрать? Ни черта не понимаю!

— Капитану нужно развязаться со вчерашней историей, — объяснил Гонзик. — Ты для него уже не важен. Он хочет захватить того, кто подстрекает роту, и Олин сказал ему, что это я, рассказал о пленных сербах на канале, о случае с московским радио…

— Ну, это, положим, устроил я! — гордо возразил Кованда.

— Олин этого не знает, ему всюду мерещится моя рука. Липинский стоял за дверью и слышал многое другое. Помнишь, Карел, десятника в Касселе и старого Швабе? Их тоже выдал Олин, оба теперь в концлагере. Мне надо бежать, иначе меня ждет та же участь.

— Мы пойдем с тобой, — сказал Кованда. — Не отпускать же тебя одного. Как-нибудь выпутаемся, не пропадем.

Гонзик покачал головой.

— Пока я скроюсь поблизости, в соседней деревне. У меня там есть знакомый, но я не могу привести к нему целую компанию. Побуду у него денек-другой, а потом отправлюсь восвояси… Тянет меня в Берлин, — добавил он тихо. — Ведь там… Кетэ.

Карел пригорюнившись сидел на пеньке и играл хвойной веточкой.

— Слушай, Карел, — продолжал Гонзик. — Ты должен закончить то, что мы начали вчера. Не уступайте! Ребята были готовы на все, только ты не робей, не трусь. Вчера немцам не помогло бы и оружие, Кизер понял это. Ему стоило колоссальных трудов создать впечатление, что он все-таки взял верх. Но впечатление — одно, а дело — другое, и он это ясно почувствовал, потому и решил отыграться на мне. И отыгрался бы, не будь Липинского. Липинский меня спас, мы должны помнить об этом, когда наступит развязка. А ее уже ждать недолго.

С Олином рассчитайтесь, как сами решите. С немцами тоже, если представится возможность. Но никогда, даже если будете карать виновных, не поддавайтесь слепой мести, ненависти, ярости. Иначе — позже вы сами пожалеете об этом, отравите себе радость победы.

Ну, вот и все, — тихо закончил Гонзик. — Что еще сказать напоследок? Мне очень бы хотелось идти с вами до конца. Я потому и остался. Ведь мы словно росли вместе. А ребята и в самом деле выросли. Жизнь здесь открыла им глаза, ребята стали бдительными, научились не верить посулам и притворству. Этому их не выучила бы никакая школа.

Приунывший Кованда сидел на земле, упершись головой в колени.

— Ни по ком мы не будем так скучать, как по тебе, Гонзик, — сказал он. — Для меня, старика, ты — светлый пример, я за тобой пойду в огонь и в воду. Крикни ты мне вчера «прикончи Нитрибита», я бы кинулся на него, разбил ему рыжую башку. Не подумал бы и о себе. Я своих детей так не любил, как тебя… — Кованда сильно смутился при этих словах. — Не знаю, чего бы я не дал, чтоб снова встретиться с тобой где-нибудь у нас, в деревне. Обязательно надо встретиться, — воскликнул он почти с отчаяньем. — Обещаешь? Если мы оба останемся живы, надо встретиться!

— Не только нам с тобой, — сказал Гонзик, вставая. — Все должны встретиться. Такая дружба, как наша, не забудется ни через год, ни через десять лет… Ну, я пойду. — И он протянул товарищам руки. — А если вы попадете на родину раньше, передавайте там привет всем… и всему!

Сквозь дымовую завесу вдалеке снова стал виден завод. С укороченных труб монотонно завыли сирены. Край ожил.