Год рождения 1921

Четыре ночных перехода привели роту к пограничным горам. Войск нигде не было видно, в города рота не заходила, а деревни, которые они миновали, были почти безлюдны. Несколько раз встречались патрули, но с ними вел переговоры только капитан. Уже четверо суток никто в роте не получал известий о последних событиях. Осунувшийся, небритый, весь в пыли, капитан шагал молча. Он почти не разговаривал даже с немцами. Солдатам этот марш казался ненужным и бессмысленным, в раздражении они огрызались друг на друга и срывали злобу на переводчике Куммере, который объявил, что вернется в Прагу, снова наладит торговлю вином и больше слышать не захочет о Германии.

Это еще больше обозлило всех немцев. Они упрекали Куммера в том, что он плохой немец и готов продать убеждения за несколько бочек кислого вина, с презрением отзывались о судетских немцах. Заодно досталось и Липинскому, — усталые, уже не сдерживавшиеся солдаты насмехались над его нескладной немецкой речью и поносили вообще всех поляков и восточных немцев. Подчиненным Кизера необходимо было над кем-нибудь издеваться, чтобы отвлечься от безотрадных дум о собственной судьбе. Каждый пройденный километр уводил их от родных мест, но они не решались перечить капитану.

— Зачем бежать так далеко? — ворчали они. — Можно просто избавиться от этого чешского сброда, а потом ждать, что будет. — И они снова ополчались на Куммера. — Тебя-то это устраивает, теперь до твоих бочек рукой подать. Шкура ты, как все судетцы. Когда мы захватили Прагу, ты небось убежал к нам, потому что боялся за свою лавку. Даже по-немецки не умеешь говорить как следует. А теперь, когда наша карта бита, прикинешься чехом. Наверняка соберешь подписки о том, что ты своих не обижал. А может, эти бумажки у тебя уже в кармане? В Праге они тебе пригодятся. Да, ты и в самом деле чехов не обижал, словно чуял, как обернется дело, чем кончится эта проклятая война!

— Какой позор! — огрызался Куммер. — Я немец и останусь им до смерти. И мне ни капельки не стыдно, что я родился в Судетах. Какая разница между берлинским и ганноверским немцем? А в Лейпциге разве уже немцев нет? Мы, зарубежные немцы, куда больше патриоты Германии, чем вы, «рейхсдейче». Мы никогда не забывали языка отцов и своей родины. И не забудем, что бы ни произошло! На нас, зарубежных немцев, Германия всегда может положиться.

Но товарищи смеялись над ним, и Куммер чуть не плакал с досады, он шел отдельно от всех или с ефрейтором Гюбнером, беседуя с ним вполголоса.

— Я был поваром, — ворчал Гюбнер, — служил в лучших ресторанах Берлина, Кельна, Лейпцига. Война сгубила наше ремесло. Чтобы сварить «айнтопф», не требуется никакой квалификации. Может, после войны дело пойдет иначе. Я раньше любил изобретать новые блюда. Бывать на людях мне не по вкусу, а уж в военные я и вовсе не гожусь. Я даже не женат. На что мне жена? Позабавиться можно и с судомойками… Эх, найти бы после войны хорошее местечко! Да чтобы было из чего готовить! Как ты думаешь, будет?

Бент во время этого похода часто подходил к Карелу.

— Когда придет время расставаться, а его уже недолго ждать, — злорадно обещал он, — я пристрелю вас вот из этого пистолета. За все, что вы сказали мне в Саарбрюккене. Не пытайтесь бежать, я найду вас, даже если мне придется ползти за вами на карачках. Вы испортили мне жизнь, и за это я с вами рассчитаюсь!

Полуслепой Станда всю дорогу жаловался на больные ноги. Когда рота спала или отдыхала где-нибудь на склоне холма, греясь на солнышке, Станда разувался и лечил свои ноги; ступни у него опухли, кожа на пятках была содрана, каждый шаг причинял нестерпимую боль. К утру, после ночного перехода, он едва двигался и плакал от боли.

— Терпи, терпи, — подбадривал его Кованда. — Не лежать же тебе тут, когда до дома два шага осталось. Я бы на четвереньках дошел, хоть никогда в жизни так ходить не пробовал.

И Станда стискивал зубы и шел, кряхтя от боли, шатаясь из стороны в сторону и спотыкаясь о камни.

— Дома я никогда не ходил дальше, чем за гумно, — куда уж мне, слепому. А тут такой путь, такой страшный путь!

На пятый день Куммер и Гюбнер исчезли. Во время привала они сидели на опушке, в стороне от всех, а потом пошли в лес и не вернулись. Их хватились только к вечеру и стали искать, хотя все догадывались, что они не вернутся и не будут найдены. Рота уже стояла, готовая к походу, и капитан нетерпеливо прохаживался по дороге. Над головами колонны, низко, у леса, пролетело звено истребителей. Все невольно пригнулись, ожидая обстрела.

Гиль, Бекерле и Липинский вернулись из леса.

— Нет их, скрылись, — отрапортовал Гиль и яростно отшвырнул ветку, о которую опирался. — Попадись они мне, я бы их… — И он выразительно похлопал по кобуре.

— Так, значит… — сказал Кизер и равнодушно пожал плечами.

Перед самым отходом Карел попросил у капитана разрешения поместить Станду Ежа на повозке. Станда, с трудом передвигая ноги, тоже подошел к ним.

Капитан поглядел на Карела, потом на Станду. Кованда, поддерживая Ежа под руки, ждал решения Кизера.