Год рождения

В любой другой ситуации я никогда не поднял бы руку на арестованного, тем более безоружного, даже если бы он был отъявленным негодяем. Но Мажура сам вызвался на этот поединок, и он был далеко не так безоружен, как могло бы показаться неискушенному свидетелю этой схватки, потому что умел убивать голыми руками, и поэтому я с неожиданной для самого себя злостью избивал его, как боксерский мешок.

Он был моим врагом, и я мстил ему и за расстрелянных военнопленных, и за повешенную радистку, и за все остальные его преступления, о которых я еще не знал, потому что это выяснится только в ходе следствия.

Только после четвертого или пятого удара он раскинул руки в стороны и плашмя грохнулся на спину…

Так и лежал Мажура на самой середине шоссе, пока мы с дядей Геней оказывали помощь пострадавшим. Окончательно придя в себя, Осипов распорядился сделать то, что мы обязаны были сделать еще в правлении колхоза, да посчитали излишним, убаюканные признанием Мажуры и его полной покорностью судьбе.

Выполняя это распоряжение, я подошел к все еще находившемуся в глубоком нокауте Мажуре, завел его руки за голову, надел на него наручники и пошел помогать дяде Гене вытаскивать наши вещи из «Победы».

Вскоре с двух сторон подъехали несколько машин, мы погрузились на одну из них и уехали в райцентр. Перед отъездом общими усилиями поставили «Победу» на колеса, и дядя Геня остался, чтобы отбуксировать ее на авторемонтный завод: он был уверен, что там возьмутся ее восстановить и ему не придется пересаживаться на другую машину.

Но ремонтировать «Победу» не было никакого смысла, ее списали, после чего дядя Геня и получил новенькую «Волгу»…

Пока я вспоминал всю эту историю, мы проехали центральную часть города, затем заводской район и остановились у железнодорожного переезда. До поселка, в котором жил Семенкин, от этого переезда было около километра, и я стал обдумывать, как лучше построить с ним беседу.

Дядя Геня поворочался на своем сиденье, глядя, как к переезду приближается товарняк, потом перевел взгляд на меня и спросил:

— Ты о чем задумался, Миша?

— Да так, волнуюсь что-то, — честно признался я.

— Что, сложный разговор предстоит? — участливо спросил дядя Геня.

— Как получится, — уклончиво ответил я, не ведая еще, что меня ждет.

Дядя Геня помолчал немного, посматривая на проходящий мимо состав, потом одобрительно произнес:

— Это хорошо, что ты волнуешься перед встречей с человеком.

— Что же тут хорошего? — удивился я, в ту пору искренне считавший, что чекисту в любой ситуации надлежит сохранять хладнокровие.

— Не скажи! — назидательно сказал дядя Геня, и по его тону я догадался, что за этим последует. — В сорок четвертом возил я начальника контрразведки армии, «Смерш» тогда называлась…

Истории о том, как дядя Геня возил на фронте начальника контрразведки армии, составляли целый эпос, потому что контрразведка армии, видимо, действительно жила бурной жизнью, а сам дядя Геня был великолепным рассказчиком. Он всегда начинал очередную свою историю одними и теми же словами, и в этих случаях мне сразу приходил на память герой одного популярного кинофильма и его коронная фраза: «Когда я служил под знаменами короля Генриха Четвертого…»

— …Так вот, железный, скажу я тебе, был человек, а любил повторять: в нашем деле волнение не только неизбежно, а даже необходимо! Чтобы не озвереть, значит. Понял? — спросил дядя Геня и назидательно поднял палец.

Я улыбнулся и кивнул головой.

— Давно хочу задать тебе один вопрос, — продолжал дядя Геня.

— Задайте, раз хотите. У меня от вас секретов нет, — снова улыбнувшись, ответил я.

Мимо нас промелькнул последний вагон, шлагбаум поднялся, и стоявшие перед нашей «Волгой» машины стали одна за другой трогаться с места.

Дядя Геня включил скорость и сказал:

— Помнится, когда ты еще пацаном в гараже вертелся, все мечтал чекистом стать. Как батя, значит. А школу закончил и подался в университет. Что ж так, а?

Для меня это был непростой вопрос, и я не сразу нашелся, что ему ответить…

Эти три или четыре буквы, из которых в разные годы складывалось название органов госбезопасности, — ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ или КГБ — у большинства людей всегда вызывали особенное чувство, представляющее хорошо протертую смесь гордости, почтительности и страха. Соотношение это зависело от того, в каких взаимоотношениях с этим ведомством находился тот или иной человек, в том числе и от того, по какую сторону колючей проволоки был он сам или его близкие в годы репрессий.

Что касается меня, то я к этим названиям относился совершенно спокойно и не испытывал никаких особенных чувств, потому что с самого детства принадлежал к чекистской среде и не находил в ней ничего исключительного.

Естественно, в детские и юношеские годы я не был вхож в служебные помещения. Впервые я зашел в управление КГБ, когда началось мое оформление на работу. Но уж зато в гараже, как правильно подметил дядя Геня, я вертелся довольно часто.