Год со Штроблом

— Может быть, тебе покажется слишком обобщенным то, что я тебе скажу, но иногда приходится именно обобщать, а не говорить о частном случае: важно, как ты сам относишься к тому, что решило собрание. Нужное это решение? Правильное? Ошибочное? Тебя выбрали секретарем и от тебя ждут твердых, уверенных шагов. Тебе придется отчитываться перед людьми, и твои показатели выражаются вовсе не в процентах плана, а в людях, изменившихся и выросших. И перед тобой встанет вопрос, помог ли ты сделать шаг вперед своему другу Штроблу. Если ты полагаешь, что сегодня сделан шаг в этом направлении, — имеешь право гордиться! И не вешай нос!

Перед началом собрания Шютц сказал Герберту Гаупту:

— В пятницу я поеду домой! Пусть даже исчезнут куда-то целые системы труб с насосами в придачу — поеду!

Не было у него сейчас на душе не только этой веселой радости, но даже и тени уверенности, что поедет.

Штробл стоял в нескольких шагах от них, обсуждая с Гасманом, когда им удобнее встретиться, — работа уже захватила его.

Подавая Герберту Гаупту руку на прощание, Шютц сказал:

— Желаю тебе всего самого-самого доброго.

Уже сидя в машине, тот ответил ему:

— И еще одна вещь. Я хорошо знаю Штробла. Наверняка лучше, чем Берг, и поэтому скажу тебе: я-то верю, что что-то в нем с места сдвинулось. Одного одно задевает, другого — другое. Выговор — это заноза, которая засела в Штробле глубже, чем кажется. Спорим?

Предложение поспорить было обращено к Штроблу, который подошел к машине и с чувством пожал руку Гаупта.

— Черт бы его побрал, этот выговор! — ответил Штробл.

Машина отъехала. Они смотрели ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.

— Когда ты едешь, в пятницу? — спросил Штробл.

— Ночным, — ответил Шютц.

— Тогда назначим после обеда совещание с друзьями?

— Можно.

— Значит, заметано, — сказал Штробл.

Мысленно он писал письмо Эрике: «Это новый этап моей жизни, Эрика. Тебя нет, и работа валится у меня из рук. Не усложняй мою жизнь! Прошу тебя, приезжай!»

Когда Шютц поедет домой, он бросит письмо в почтовый ящик в их городе. И, как знать, может быть, в воскресенье она приедет? Он видел Шютца, погруженного в собственные мысли, совершенно ушедшего в себя. Штробл не слышал, что Берг говорил Шютцу, но почти безошибочно догадывался, в кого он пускал свои стрелы. Толкнув Шютца в плечо, он проговорил:

— А теперь давай сядем и обмозгуем, что мы в пятницу предложим друзьям. Идет, старина?

29

Как-то незаметно ушла зима. Сперва в воздухе появился запах влажной хвои. Потом твердые сережки орешника изогнулись, как ослабевшие гусеницы. Из блестящих почек проклюнулись острые листочки берез. И постепенно серовато-бурые ошметки зимы прикрыло легчайшей зеленой кисеей.

Дождь просачивался во мхи, в прошлогоднюю траву под окном барака. С ветвей сосен тоже стекала влага. Опершись локтями на подушку, Норма наблюдала, как падающие с крыши крупные капли бесследно исчезают в земле. Устав сидеть в этой позе, откинулась на подушку, оглядела комнату при свете дня.

Молли, подружка Улли Зоммера, улыбчиво смотрела с портрета на стене на своего тихо похрапывающего жениха. У нее были блестящие глаза, трехмесячная завивка, яркие накрашенные губы. Портрет Молли прибила к стене каблуком босоножки и пригрозила Улли:

— Попробуй снять! Получишь по башке первым, что подвернется мне под руку!

Улли и в голову не приходило снимать портрет. И Норме тоже. Она тихо рассмеялась, потянулась. Ни существование Молли, ни ее портрет ей ничуть не мешали. Ей было хорошо с Улли. Ей с ним, а ему с ней. И никакого отношения к девушке по имени Молли это не имеет. Войди она сейчас в комнату, Норма без слов и без зависти уступила бы ей место. Хотя жаль было бы такого хорошего воскресного утра, шума затихающего дождя за окном, мирной тишины в комнате.

За долгое время это лучший воскресный день Нормы. Обычно если Штробл и уходил по воскресеньям из общежития, то всего на несколько часов. А сегодня они с Гердом уехали. Она поняла это по виду Улли, когда он подошел к окну раздачи и помахал ей. Может быть, малышка тоже заметила. Прицепилась она к ней, как репейник, малышка эта. Норма то, да Норма это… Стоит на нее прикрикнуть, глаза у малышки делаются огромными, испуганными, и вроде бы старается она не маячить на виду, а вот не получается. Норма строго-настрого запретила ей задавать вопросы, где, мол, она провела полночи, а то и целую ночь. Малышка и не спрашивала, но вся она была как бы живым вопросительным знаком, не спускала с Нормы глаз, расспрашивала о всякой всячине, а особенно о том, о чем полагается помалкивать.

— Ты хоть раз встречала этого, с карнавала, Норма?

— Какого?

— Ну, длинного.

— От которого я смылась?

— Да от такого, в клетчатой рубашке.

— От него я не смывалась.

— Но ты его после того видела?

— Если ты про того, от которого я смылась, — нет.

— А того, в клетчатой рубашке?

— Очень даже может быть.

Подробности малышке знать незачем. Хорошо все-таки побыть иногда наедине с Улли. В конце этой недели им повезло. Герда нет, Штробла нет, барак почти пуст.