Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Был этот «странный город» – памятник глобальной экономики – неким перевалочным пунктом для путешествующих американцев, по той или иной причине утративших свои корни: для государственных служащих, переведенных на новое место, для должностных лиц, меняющих место жительства, словом для всех, кто был на пути от одного дома к другому.

Никто не планировал попасть сюда; никто не собирался задерживаться здесь надолго. Люди появлялись, оставались на одну ночь и исчезали. Не было никакого смысла заводить друзей: каждый выглядел так, словно он контужен, в лучшем готов вот-вот удрать.

Единственное, что было у нас общего, – это собаки. Жилой комплекс тянулся на многие километры, и собаки встречались везде: они дремали на балконах, их лай слышался из квартир, их прогуливали по улицам и возле здешнего озера, они свободно бегали по траве.

Выглядело это странно, но вместе с тем и весело. Собаки могли появиться буквально из любой двери, некоторые на поводке, другие и без оного. Иногда какая-нибудь собака прыгала на улицу прямо с балкона второго этажа. Было много больших собак, вовсе не комнатных. Занимались все они главным образом тем, что лаяли друг на друга. Нас особенно порадовало озеро, вокруг которого Девон мог бегать на свободе, без поводка.

Еще лучшей находкой – заслуга Девона – оказался парк. По шоссе за его длинной оградой день и ночь шли грузовики. Я позволял Девону носиться с ними наперегонки до полного изнеможения.

Удивительно, как быстро этот пес научился приспосабливаться к новым порядкам. По утрам, после его пробежки, мы ехали в Миннеаполис и там ставили машину в гараж, неподалеку от университета. В первую неделю Девон пугался лифта в гараже, но потом привык.

Поблизости от здания, где мне предстояло заниматься со студентами, располагалось небольшое кафе. Здесь можно было купить кофе, бублики и сэндвичи. По дороге мимо кафе все местные дети ходили в школу.

Я привязывал Девона к одному из придорожных столбиков, входил в внутрь и заказывал завтрак. Тем временем возле него останавливались люди, чтобы погладить его и приласкать. Этот пес любил внимание. Глядя на меня сквозь витрину кафе он казалось, спрашивал: «Все в порядке? Ты не против?»

Чем бы ни терзался Девон, когда прибыл этой весной в аэропорт Ньюарка, здесь в Миннесоте он избавился от многих комплексов. На Среднем Западе бордер-колли встречаются довольно часто. Так что студенты, прибывшие в университет из районов, где имеются ранчо, в основном были знакомы с этой породой. Некоторые скучали по собственным собакам, оставленным дома. Пошарив в сумках, они извлекали оттуда сэндвичи, угощали Девона.

Однажды в дождь владелец кафе, увидев привязанного снаружи Девона, сделал мне выговор: почему я не ввел собаку внутрь. Мой пес стал местной достопримечательностью. Он переходил от столика к столику, здороваясь с посетителями и каким-то образом чувствуя, рады ему или нет. Обычно он подходил к столику, садился возле него и ждал. Если никто не обращал на него внимания, пес просто вставал и уходил. Если же кто-нибудь проявлял интерес, то подавал лапу и принимал угощение. Долго ждать ему не приходилось. Ну а потом, захватив с собой кофе в термосе, мы направлялись на занятия.

Всегда очень приятно встретить отзывчивость в казенном учреждении. Мы с Девоном очень многим обязаны университету. И студенты и преподаватели были здесь чрезвычайно доброжелательными. Вообще-то они могли весьма осложнить мне жизнь, но не сделали этого. Напротив, Девон приобрел целый легион почитателей.

В университете он первым делом отправлялся к Джону или Карен – своим любимым друзьям – и усаживался возле одного из кабинетов. Если кто-то из них находился там, то звал его и угощал печеньем. Когда я бывал занят, по меньшей мере полдюжины человек выражали готовность отправиться с ним на прогулку. Девон, который всего два месяца назад готов был выпрыгнуть из окна, если я оставлял его одного, теперь охотно соглашался оставаться в обществе чужих людей. Причем предпочитал женщин. Слегка поколебавшись и оглянувшись на меня, он спокойно отправлялся на прогулку с очередным провожатым. Со всех сторон я слышал рассказы о том, какой он приветливый, какой славный, как весело гоняется за толстыми раскормленными белками студенческого городка.

В аудитории, как только я начинал говорить, Девон ложился на пол и засыпал. Потом двое или трое студентов стали приносить с собой на занятия печенье, так что мои слова теперь сопровождались похрустываньем.

Уже через несколько дней стоило мне сказать: «пойдем на лекцию», как Девон устремлялся по лестнице вниз к аудитории. Если же я говорил «пойдем в кабинет», он бежал наверх.

На коллоквиумах для нескольких сотен студентов, посещаемых и преподавателями, мы с Девоном выступали тоже вдвоем. Он сидел, время от времени пофыркивая, пока я не начинал говорить, а потом часа на два погружался в сон. Если вдруг раздавались аплодисменты, то просыпался. Очевидно, он принимал их на свой счет.