Год - тринадцать месяцев (сборник)

Опустошение всегда начинается с какого-нибудь безобидного пустяка. Дед Максим свалил убитую морозом липу. Пришел другой и, глядя на деда, свалил здоровый дуб. Так и началось опустошение берегов Цивиля. Высохли ручьи по Красному оврагу, по Глубокому, — здесь ведь тоже был непролазный лес. А какие черемуховые заросли!.. Казалось, на землю, на зеленые деревья упал чудесный снег! Да, вот в этом самом месте, где стоит сейчас Алексей Петрович, были эти черемуховые рощи, здесь, на этом выгоревшем до голой глины берегу… Но если понятно теперь Алексею Петровичу, почему вырубили липы и дубы, то кому понадобились эти черемуховые заросли? Но, видимо, как река начинается с истоков и потом, вбирая в себя силу маленьких ручейков, обретает такую мощь, что ее не всякая плотина остановит, так же и эта гибельная лавина истребления — начинается с пустяка, с первого кустика, а кончается вот таким опустошением, голыми берегами, высохшими реками, пустыней…

В Шигалях не было мальчика, который весной и летом не прибегал бы сюда, — наломать букет черемухи, нарвать ягод… Приходили за ягодами с ведрами, с корзинами, и вот заберешься на черемуху, устроишься поудобнее и пируешь: сочные да крупные — в рот, а кисти помельче — в корзину. Скоро язык от ягод становится черный и шершавый, едва ворочается во рту. Да и деревья были разные: на одном — ягоды вкусные и сладкие, на другом — какие-то кисловатые, на третьем — ягоды сухие, а на четвертом — сами во рту тают, как масло, да и пахнут медом. А дома мать начнет сушить черемуху на хорошо протопленной печке, и по избе пойдет сладкий, терпкий дух… И разве думалось тогда, что настанет день, когда на берегах Цивиля не будет этих черемуховых рощ?!

Выбитая скотиной тропа ведет берегом, и пыльный жесткий подорожник бьет по ногам, как проволока. Вблизи видно, как иссушена зноем земля, но те ветлы возле бывшей мельницы зелены и невольно манят к себе, суля прохладу, тень, живительную влагу. Мельница когда-то принадлежала всей деревне, «обчеству», а потом — колхозу, но в сорок втором году прорвало плотину, а восстановить ее сил тогда не оказалось, и вот с тех пор высокую когда-то плотину разрушала вода, ветер Да мороз, и теперь от нее оставались только воспоминания — груды камней по берегам. И как-то странно было сейчас смотреть Алексею Петровичу на эти камни. Одно Дело — читать о разрушении человеком природы там или там, и совсем другое — видеть это разрушение, пусть даже и не преднамеренное, в своем родном месте, в родных Шигалях. Когда Цивиль был полон, сколько загадок, сколько тайны было в тихих черных омутах! Сколько песен, сколько преданий и легенд взлелеяли его воды!.. Они казались вечны, как и эти омута и бочаги — бездонны. Но нет, вот оно, дно: сырой песок, коряги, опутанные высохшими водорослями, желтая глина обрывов… Там, где эти обрывистые берега повыше, стрижи надолбили себе гнезд, настоящие городские многоэтажные корпуса. От свиста и писка летающих стрижиных стай звенит воздух над головой Алексея Петровича. А там, где когда-то была плотина, а сейчас только зеленеют ветлы, кружится стая грачей. Грачи летают тихо, без своего обычного грая, и в этом ихнем молчаливом полете кругами есть что-то скорбное, тянущее за душу, Алексей Петрович даже останавливается и издали наблюдает за грачами, стараясь угадать значение и смысл их медленного полета над тем местом, где когда-то стояла плотина… Плотина была любимым местом ребятишек-рыбаков. Обычно на первые рыбалки ходили, когда расцветала черемуха. Ни школьные занятия, ни экзамены не могли остановить тебя, банка с червяками, две-три удочки в руку и — был таков! Клевало хорошо с раннего утра, когда над водой стоит еще туман, а солнышко вот-вот взойдет. И если успеешь к этому часу, то к полудню придешь домой с ведром рыбы. Сейчас трудно в это и поверить, особенно глядя на сухое русло Цивиля, но Алексей Петрович хорошо помнит тяжесть этого ведерка с рыбкой, которое мать выделила ему нарочно для рыбалок. Линь, окунь, мелкий налим, пескарь, хватающий всякий крючок без разбору, а изредка попадался и хитрый, осторожный голец… А ниже плотины было широкое, спокойное плесо, и вода здесь была особенно холодной от обилия родников, как говорили. Наверное, так оно и было, потому что так, как здесь, нигде больше не ловились угри. Угрей ловили наметкой или маленьким бреднем, и попадалось по одному или по два угря. Как змейки извивались они на дне наметки, и если взять их в руки, то они начинали издавать что-то вроде писка-чириканья…