Год трёх царей

И эти бумаги его огорошили.

Например опаснейший заговор Нечаева был раскрыт чисто случайно. Софья Перовская допустила оплошность: при аресте не успела уничтожить записную книжку с фамилиями женщин-связных, жен и любовниц распропагандированных Нечаевым солдат Петропавловской крепости. Оттуда то ниточка и потянулась. А уж как нашли кончики — так просто хоть стой хоть падай. Ибо собирался этот безумный сектант — убийца захватить царя — его отца Александра III и его приближенных во время молебна в соборе Петропавловской крепости.

Перовская потом уже после ареста, признавала что именно план Нечаева мог принести успех… Офицеры и солдаты, участники заговора, были арестованы, судимы военным судом, разжалованы и сосланы. В «Приговоре к делу о пропаганде среди солдат» было записано, что «команда дошла до такой степени деморализации, что почти в целом составе впала в тяжкое преступление». Казенный язык — в таких выражениях отчеты о конском падеже какого-нибудь ассенизационного обоза составляют. А ведь от написанного впору волосам на голове дыбом встать!

Как однако все просто… И страшно! Один сумасшедший — а Нечаев действительно был безумцем — фанатиком, собиравшимся построить не какую то утопию или царство справедливости как пресловутые социалисты(хоть и тщетная мечта но хоть понятная и где то даже и простительная). Нет — на месте несчастной России согласно его планам должна была быть воздвигнута воистину держава самого Сатаны в которой предполагалось умертвить чуть ли не четырех из пяти жителей! Так вот — один сумасшедший — без денег без сторонников наверху какие были у декабрьских заговорщиков восемьсот двадцать пятого года — сидя в тюрьме(!!!) создает опаснейшую организацию… из собственных тюремщиков(!!!).

Но все же если подумать и не решать с кондачка… Может в мысли старого судейского волка Кони всё же есть резон — мучеников у пресловутого «дела свободы» и так хватает? Из тех же декабристов так просто икону какую то слепили (а между прочим ни один из них про свободу витийствовавших за пуншем да «Клико» своих то крепостных не отпустил!) Занудные и бесталанные литераторы Герцен с Чернышевским кумирами читающей публики стали — ей бы волю дать — так в гимназиях заставили бы бедных детишек изучать про скорбного умом князя спавшего на гвоздях!

Если помиловать дуру — иудейку — оставив сидеть в крепости до седых волос — глядишь и порадуется общество да похвалит молодого царя. Или не похвалит, а все равно назовет сатрапом и «душителем всероссийским»? Как же поступить? Может дождаться пока суд своим чередом вынесет приговор — а там может и решать не доведется — потребует какой-нито либеральный прокурор из молодых двадцать лет — а суд и утвердит… А если нет? Пристойно ли откладывать неприятное на потом в надежде что все само как — нибудь образуется?

Георгий вспомнил восемьдесят второй год… То чему стал свидетелем будучи ребенком. На одном из раутов в Аничковом дворце некая молодая графиня, побывшая на Семеновском плацу когда казнили заговорщиков погубивших деда, громко и весело повествовала о том, как «Мадам Перовская танцевала, вися на петле…» Георгий был еще мал чтобы оценить те слова но даже он заметил как отразилось на лицах собравшихся некое неприятное тяжелое чувства. А один бывший при этом старый вельможа засверкал глазами на рассказчицу и грозно сдвинул седые брови. Он как будто хотел что-то сказать, но вместо слов отмахнулся рукой и быстро вышел из комнаты…

А еще — письмо перехваченное жандармами. Некий разночинец вспоминал казнь цареубийц каковой стал очевидцем. Оно тоже было среди отцовских бумаг…

«…Вторым был повешен Михайлов. Вот тут-то и произошел крайне тяжелый эпизод, вовсе не помянутый в отчете: не более как через одну-две секунды после вынутия ступенчатой скамейки из-под ног Михайлова, петля, на которой он висел, разорвалась, и Михайлов грузно упал на эшафотную настилку. Гул, точно прибой морской волны, пронесся по толпе; как мне пришлось слышать потом, многие полагали, что даже по закону факт срыва с виселицы рассматривается как указание свыше, от Бога, что приговорённый к смерти подлежит помилованию; этого ожидали почти все…

Михайлов поднялся сам и лишь направляемый, но не поддерживаемый помощниками палача, взошел на ступеньки скамейки, подставленной под петлю палачом Фроловым. Последний быстро сделал новую петлю на укрепленной веревке, и через пару минуты Михайлов висел уже вторично.