Год тумана

Как только троллейбус подъезжает к остановке, во все стороны летят искры, токосъемник слетает с троллей и амплитудно раскачивается. Подросток негромко ругается, засовывает руки в карманы, а его реакция откровенно пугает, и я теряюсь: парнишка начинает плакать.

Троллейбус останавливается, водитель неторопливо вылезает. С безграничным терпением человека, который проделывал это уже сотни раз, он при помощи длинного шеста исправляет неполадку. Снова искры, водитель забирается обратно в кабину и через несколько секунд открывает двери. Женщина в комбинезоне отступает, пропуская подростка вперед. Опустив голову, он проходит в самый конец. Наверное, во всем виновата девушка, и сейчас мальчишка совершенно не знает, как быть. Очень хочется посоветовать не опускать руки — ведь можно выбраться из самой трудной ситуации и пережить даже то, что сначала кажется убийственным. Просто нащупываешь путь и живешь дальше — день за днем, в страхе, в отчаянии, но живешь. Время идет, а ты плывешь по течению — ошеломленный и как будто в полусне, — пока наконец не поймешь, что все еще жив…

Глава 62

Мы начинаем сначала, мы никогда не сдаемся.

Ларс Густавсон. Смерть Хранителя пчел

Вечером двести тридцать второго дня просыпаюсь от шума дождя, барабанящего по железной крыше. На улице что-то скрипит и стонет. Только минуту спустя вспоминаю, где я. Вспоминаю долгий перелет, пропущенную пересадку, позднее прибытие в Сан-Хосе, безумную поездку на такси по незнакомым улицам.

В окно видно купу пальм, высоких и золотистых, которые качаются на ветру. Всюду жизнь. Дождь низвергается с неба бешеными потоками, а уже через несколько минут превращается в морось. Капли шлепают по банановым листьям под окном. Вдалеке кричат вороны и лают собаки. Звонит церковный колокол — один, два, три, четыре, пять раз.

Несколько часов назад, при приезде на место, мне открыла дверь женщина средних лет. За ее ноги цеплялись двое ребятишек.

— Buenos dias[11]. Я от Ника Элиота.

— Buenos dias, — ответила та. — Соледад. Я вас ждала.

Она улыбнулась и отодвинулась, приглашая войти.

Соледад показала комнату, и я поблагодарила ее, объяснив на ломаном испанском, что очень хочу спать.

— Хорошо. Сначала спать, потом есть.

Когда за мной закрылась дверь, я свернулась на узкой постели и задремала под голоса детей, звуки телевизора, лязг посуды и собачий лай.

Теперь в доме витает приятный запах еды. Когда выхожу из комнаты, дети бегут навстречу поздороваться.

— Роберто, — представляется мальчик, гордо хлопая себя по груди, а потом указывает на сестру: — Мария.

Ребятня следует за мной по коридору в ванную и хихикает, когда я пытаюсь совладать с дверью, которая не закрывается до конца. Стоит мне выйти, Мария хватает за руку и ведет на кухню, где Соледад жарит бобы.

— Кушать? — спрашивает хозяйка.

— Si[12].

Мне жестом предлагается сесть, а дети занимают места рядом и принимаются болтать по-английски.

— Вы откуда? — спрашивает Роберто.

— Из Калифорнии.

— А, Голливуд. — Он от возбуждения подскакивает на стуле. — Видели Арнольда Шварценеггера?

— Нет. Я живу в другой части Калифорнии. В Сан-Франциско.

Тут и Мария теребит за руку:

— А Микки-Мауса видели?

— Да. И Микки-Маус просил передать тебе привет.

— Правда?

— Правда. Вы очень хорошо говорите по-английски. Где научились?

— Мы смотрим телевизор, — отвечает Роберто.

— Мультики, — добавляет Мария.

Через несколько минут стол буквально ломится. Соледад разливает теплый апельсиновый сок по четырем маленьким стаканам. Не считая полусырых оладий в Майами, я ничего не ела с тех пор, как покинула Сан-Франциско. Поглощаю пищу с жадностью, и Соледад накладывает добавки. По-английски она говорит ничуть не лучше, чем я — по-испански, но мы находим общий язык при помощи детей. Оказывается, Роберто и Мария — ее внуки, их мать работает экономкой в гостинице.

Спрашиваю, как она познакомилась с Ником Элиотом. Выясняется, что он снимал комнату пять лет назад и с тех пор не забывал подавать о себе весточки.

Соледад что-то говорит мальчику по-испански. Роберто прожевывает, потом переводит:

— Мистер Элиот — ваш жених?

— Нет, — отвечаю.

— Да! — со смехом настаивает Роберто.

После обеда спрашиваю, можно ли принять ванну, и Соледад вручает мне полотенце и маленький кусочек мыла. Сквозь дверную щель видны Роберто и Мария, сидящие на полу перед телевизором, и ноги Соледад, которая покачивается в кресле. Ванна старая, но безупречно чистая; так приятно отмокать в ней после долгого путешествия.

После ванны прошу у Соледад разрешения позвонить. Набираю номер Уиггинса; после третьего гудка трубку берет женщина.

— Посольство США, — говорит она, своим тоном намекая на чрезвычайную занятость.

— Мне нужен Уиггинс, — говорю и чувствую себя глупо. Больше ничего не знаю. Ни должности. Ни имени. Просто Уиггинс.

Пауза, шуршание бумаг.

— Сейчас соединю.

Слышится мужской голос:

— Слушаю.

— Мне нужен Уиггинс, — повторяю.

— Он уехал.

— А когда вернется?

— Месяца через два. Кто его спрашивает?