Год в Провансе

На первое нам были обещаны заливные куропатки; их головки, как выяснилось, продавались отдельно, стоили по два франка и использовались не на одном банкете. За куропатками следовал сибас, или морской волк, но все это было лишь предисловием, разминкой перед главным блюдом — говяжьим филе шароле en croûte. Но до того, как заняться говядиной, нам предстояло пройти одно смертельно опасное испытание под названием Trou Provençal[199] — шербет из marc, лишь слегка разбавленного водой. Употреблять его, как нам объяснили, полагалось для того, чтобы очистить полость рта и вкусовые пупырышки, на деле же он не столько очищал, сколько надежно анестезировал полость рта, носовые проходы, а заодно и лобные пазухи. Однако повар знал, что делает. Когда прошел первоначальный шок, я тотчас же почувствовал сосущую пустоту в желудке — ту самую «trou», — которая позволяла надеяться, что мне удастся попробовать все блюда, перечисленные в меню.

Официанты внесли в зал говядину под звуки фанфар и два раза обошли с ней вокруг столиков, прежде чем разложить по тарелкам. Вместо белого вина в бокалы налили гордость местных виноделов — удивительно плотное и крепкое красное. Блюда продолжали сменять одно другое, в заключение подали суфле и шампанское, а потом пришло время танцевать.

Оркестр принадлежал к старой школе, не признающей музыку, под которую можно просто попрыгать — они желали видеть, как люди танцуют. Было исполнено несколько вальсов, квикстепов и чего-то похожего на гавоты, но настоящим пиком вечера стало танго. Думаю, немногим довелось видеть, как пятьдесят или шестьдесят пар, находящихся в разной стадии опьянения, с подлинно южноамериканской страстью пытаются исполнять классические шаги, повороты и броски. Я никогда не забуду этого зрелища. Локти отбрасывались в стороны, головы, как на шарнирах, крутились направо и налево, каблуки щелкали, самые отчаянные пары на нетвердых ногах совершали броски из одного конца зала в другой, а неизбежные столкновения никого не смущали. Один тщедушный кавалер танцевал вслепую, уткнувшись лицом в декольте своей рослой партнерши. Пара в стеклярусе и плиссированной рубашке, слившись друг с другом в районе бедер и круто выгнув спины, рассекала толпу с грацией, достойной притонов Буэнос-Айреса.

Как ни странно, все обошлось без серьезных травм. Когда мы уходили во втором часу ночи, музыка все еще играла и пары, до отказа заполненные едой и вином, продолжали танцевать. Уже не в первый раз мы подивились крепости провансальских организмов.

На следующий день мы вернулись домой и обнаружили, что за время нашего отсутствия он изменился: ступеньки, ведущие к парадной двери, выглядели как-то непривычно. Через минуту нам стало ясно: исчезла бетономешалка, вот уже несколько месяцев украшавшая наше крыльцо.

Мы сочли это дурным знаком. Бетономешалка вызывала у нас острую ненависть, но все-таки она служила гарантией того, что рано или поздно Дидье и его строители вернутся. И вот, воспользовавшись отсутствием хозяев, они явились и тайком увезли нашу бетономешалку, вероятно заключив шестимесячный контракт на строительство по ту сторону горного хребта. Надежда закончить ремонт к Рождеству стремительно таяла.

Кристиан, как всегда, ободрил и успокоил нас:

— Им пришлось ненадолго поехать в Мазан… срочная работа… крыша… домик… старушка вдова…

Мне стало стыдно. Что значат наши проблемы по сравнению с бедой вдовы, оставшейся без крыши над головой?

— Не волнуйтесь, — продолжал утешать меня Кристиан, — дня через два-три они вернутся и все закончат. До Рождества еще далеко.

Не так уж и далеко, подумали мы. Жена предложила похитить собаку Дидье, которую тот любил, наверное, даже больше, чем бетономешалку, и держать ее в заложниках до тех пор, пока они не закончат ремонт. Отличный план, но невыполнимый, потому что Пенелопа не отходила от хозяина ни на шаг. Ну, если не собаку, тогда, может, жену? Мы были готовы на все.

Недоделки наших строителей и особенно щели в кладке и незаделанные окна напомнили о себе сразу же, как только задул первый зимний мистраль. Он свирепствовал три дня, сгибал кипарисы так, что они образовывали зеленую букву «С», носил по полям обрывки пластика с бахчей, пытался сорвать с петель ставни и окна и завывал всю ночь напролет. От него невозможно было спрятаться, он бился в стены и норовил проникнуть в дом, и мы совсем упали духом.

— Хорошая погода для самоубийства, — заметил как-то утром Массо и выплюнул изо рта ус, загнанный туда мистралем. — Eh oui. Если так будет продолжаться, несколько похорон нам обеспечены.

Конечно, продолжал он, это далеко не тот мистраль, что дул в годы его детства. Тогда он не утихал по нескольку недель подряд и творил странные вещи с мозгами. Массо поведал мне историю Арно, бывшего другом его отца.