Год великого перелома

Скопление подвод, разномастные лошади и смурные бабенки около подвод навели Судейкина куда надо. Да и Павел узнал то место, где встретил в Пасху божата Евграфа, где украдкой давил на пороге белую вошь и покупал цыганские сапоги. Он молчал, слушал Киндю, но не вникал в слова. Думал одно и то же…

Сколько сейчас времени? Судя по солнцу, можно было предположить, что народный суд уже действует, что двери внутрь давно отперты. Павел нащупал в кармане повестку. Велел Судейкину оставаться пока с лошадью и вошел в коридорчик. «Господи, прости, сохрани, — мысленно повторял он. — Господи, спаси, сохрани…»

Фанера чуть не в аршин была прибита под потолком коридорчика. На ней зеленой краской печатными буквами написано: «Не курить, не плевать!» В какие двери ступать?

Павел открыл дверинку справа. За столом сидела девица с круглыми как у куклы глазами. Перед ней стояла печатающая машинка. Вторая дверь вела в другой кабинет. Слева от стола стояла скамья, а на скамье, нога на ногу, сидел… Микуленок. По всему было заметно, что он любезничал с секретаршей. Потому и не узнал земляка. Или не пожелал узнавать? Павел поздоровался, держа повестку в дрожащей руке:

— Вот… значит. Вызывали к десяти часам.

— На какое число? — спросила девица. Она, тоже не глядя на Павла, взяла повестку. — Так. Я вас зарегистрирую, а вы ждите вызова.

Павел недоуменно переступил с ноги на ногу. Может, домой можно ехать? Он спросил:

— Какого вызова-то?

— Я же вам ясно объяснила, тава… гражданин Пачин! Ждите на улице, мы вас вызовем. Заседанье сейчас начнется.

Павел вышел во двор. Ждать значит, ждать. А Микуленок-то… Неужели забыл его? Должен ведь помнить. Бывало и гащивал в Ольховице. Какая у его должность-то нынче?

Смутная надежда на то, что Микуленок подсобит и выручит из беды, рассеялась. Не подсобит, не выручит. На ногах сапоги хромовые, на заднице галифе…

На улице люди не разговаривали друг с другом. Мужики хмуро курили табак, проверяли упряжь, другие безучастно жевали пирог либо зеленый лук с хлебной горбушкой. Павел не сразу нашел свою подводу. Судейкин подскочил к нему:

— Ну? Чево говорят?

— Велено ждать… Вызовут…

— Ждать да погонять хуже нет, — буркнул Судейкин ямщицкую поговорку.

Ждать им пришлось не долго. Судебное заседание началось, и молодой парень, вызванный первым, тряхнув овсяным чубом, с фальшивой бодростью взбежал на крыльцо. Прошло всего с полчаса, когда он появился вновь, но уже в другом виде: белый как полотно. Милиционер или охранник в кавалерийской форме, придерживая длинную шашку, легонько подтолкнул парня с приступка: «Иди, иди, нельзя останавливаться!» Девка, а может жена, в атласовке и полусапожках, увидев арестованного, кинулась к нему как птица. Но милиционер встал между ними. Она взвыла на весь райцентр. Что было дальше, Павел не видел, следующим вызывали его.

… Он вошел опять в ту же правую дверь. Там уже не было Микулина. Оказывается, надо было не туда, а наверх, по лестнице. Большая неоклеенная комната с рядами полупустых скамеек, невысокая сцена или подмостки… Стол с красной скатертью, на столе графин с водой, на стене бумажный портрет Ленина. За столом сидело три человека. Микуленок был в их числе… Он сидел по правую руку от судьи, этого серого человечка в парусиновом пиджачке. Вместо галстука под воротом черной рубахи у судьи навязано было рябое розовое кашне. По другую руку судьи сидела какая-то женщина, она то и дело шмыгала носом. Внизу за столиком сидела еще одна, помоложе. Павел заметил ее только после, когда начались вопросы.

— Подсудимый Пачин, встаньте, — бабьим трескучим голосом сказало рябое кашне, хотя Павел Рогов и так не сидел, а стоял. Он подсудимый? Почему, за что его судят? Зачем спрашивать отцову фамилию, ежели в бумагах она уже записана? Руки перестали дрожать, когда судья начал зачитывать «матерьялы следствия». Какое такое следствие? «Не было никакого следствия!» — хотел сказать Павел, но ему не дали говорить. Говорили и спрашивали они:

— Гражданин Пачин, в каком состоянии ваша двухпоставная мельница? Действует ли она в настоящее время?

— Толкет и мелет, — ответил Павел.

— Каково ваше отношение к соввласти?

Павел молчал. Судья вроде бы не очень и ждал ответов. Он застрекотал словно кузнечик, перечисляя вины Павла. Главная вина была в том, что «зажиточное хозяйство мельника Пачина не уплатило социалистическому государству гарнцевый сбор зерна в количестве двухсот тридцати двух пудов пятнадцати фунтов».

Павел словно во сне одну за другой слушал свои вины: «Зажиточное хозяйство Пачина Павла Даниловича числится в недоимщиках по сельхозналогу и самообложению, отказалось от подписки на заем индустриализации, не выполнило общественное задание по вывозке леса, поддерживает антисоветские выступления кулаков д. Шибанихи и Ольховского сельисполкома…»

В конце трескучей своей речи судья спросил:

— Гражданин Пачин, подтверждаете ли вы факт трехдневного пребывания в вашем доме подпольного священника?

— Да. Только я не Пачин, а Рогов.