Год великого перелома

— Хорошо. Подтверждаете ли факт собственного членовредительства для того, чтобы не служить в совармии? — безучастно спросил судья.

— Чево?

Павел как бы очнулся. Стряхнул забытьё.

— Вы отрубали палец на левой ноге, чтобы не служить в совармии?

Судья близоруко водил носом по какой-то бумаге.

Кровь бросилась в голову Павла, охватила жаром лицо. От гнева кулаки его сжались, глаза побелели. Рябое кашне и парусиновый грязно-белый пиджак, размытые слезным туманом, тряслись и переворачивались. Женщина заседатель заметила новое состояние подсудимого. Она под столом толкнула судью в бедро, быть может, дёрнула за парусиновый пиджачок. Судья оторвал тусклые глаза от бумаг и, наконец, посмотрел на Павла Рогова:

— Хорошо, хорошо… Слушайте тогда обвинительное заключение.

Павел Рогов стоял как пьяный, качался, и слова обвинения не достигали его сознания: «… руководствуясь частью третьей статьи шестьдесят первой Уголовного Кодекса выслать Пачина Павла Даниловича за пределы области с немедленным взятием под арест и с конфискацией всего имеющегося у него имущества. На основании постановления ВЦИК от пятнадцатого февраля одна тысяча девятьсот тридцатого года гужевая сила, принадлежащая хозяйству Пачина, подлежит изъятию на нужды лесозаготовительных органов… Обвинение обжалованию не подлежит…» Где ваша подвода, гражданин Пачин?

Милиционер с длинной шашкой, неизвестно когда появившийся в суде, взял за локоть побелевшего Павла. Секретарша, что писала судейский протокол, вышла следом, выкликнула другую фамилию.

Судейкина — свидетеля — даже не вызвали на заседание, и Киндя успел сходить поискать Зырина. Сейчас он подбежал к арестанту:

— Данилович, это… надо нам к Микуленку! Он выручит.

Милиционер пригрозил:

— Отойти в сторону!

Судейкин долго прискакивал за рослым конвоем:

— Микулин, Николай Николаевич… Он подсобит и направленье даст!

— Прощай, Акиндин Ливодорович! Не поминай лихом, ежели что, — издалека уже крикнул Павел. — Скажи там дома…

Ошарашенный Киндя не расслышал, что просил передать домой арестованный Рогов. Столбом долго стоял Акиндин посредине дороги. У рубленого крылечка пришел немного в себя. А когда побежал к телеге и к лошади, то не обнаружил на старом месте ни телеги, ни лошади. Он заприскакивал к мужикам: «Где подвода-то? Где?»

Кто-то ответил ему в поганую рифму, другой голос поведал, что подводу только что увели.

— Хто?

— Цыганы…

— Откуда их наехало-то? — заскулил Киндя.

— А с Кадникова, — сказал незнакомый мужик и плюнул себе под ноги. — Все в красных шапках, все с усами да саблями…

Судейкин понял, про каких цыган говорится. Он обогнул обширное здание милиции.

Карько с телегой стоял на задворках, привязанный к скобе какого-то черного хода. Котомка Судейкина лежала в телеге целехонька. А где Пашкина ежа? Поклажи роговской в телеге не было! Одна коса, обвязанная по лезвию холщовым виском, еще дорожный топор, воткнутый в щель между досками.

Хотел Киндя отвязать мерина и уехать, но тут новая мысль осенила его лысую голову: «А вить и миня заберут! Вызвали как свидетеля, а за гребень возьмут хоп-хны. Фокич-уполномоченный сказал в Троицу: «Пой, пой, Судейкин! Хорошо поешь да куда сядешь!» Попадись им на глаза, только тебя и видели!»

Акиндин не стал ждать новых событий. Бросил котомку на сухое плечо. Без оглядки, стараясь не торопиться, проворно завернул сперва за угол и лишь после этого дал волю ногам и чувствам.

Чувства Кинди нахлынули скопом, заставили мотать головой, плеваться влево и вправо. Ноги принесли его напр ямки к гавдареям, то есть к складам кооперации и Маслосоюза. Где же было Зырину получать рыковку, как не тут? Акиндин не ошибся: евграфовская Зацепка стояла у коновязи.

Зырин как раз выходил из конторы с накладной.

— Где наши девки-ти? — не успев отдышаться, спросил Киндя.

— Все три давно на вокзале!

И Зырин рассказал Кинде, как догонял испуганную паровозом кобылу. Потерянную поклажу собирали всем миром. Авдошка-выселенка оказалась проворнее всех, принесла Марье Александровне саквояж, указала, где валялась Тонюшкина корзина. Под конец обе, и Тонюшка, и Авдошка, начали хохотать как дурочки. Володя без натуги расстался с ними.

— Ох! — перебил Акиндин Зырина. — Что творится! Пашку-то… Ведь загребли вместе с лошадью!

— Отпустят, — сказал Зырин.

Киндя взвился:

— Много ли отпустили евонного тестя? Данило да Гаврило тоже. Ушли как в Канский мох.

Кладовщик торопил их.

— Давай, подсобляй! — Зырин убежал в складское нутро получать ящики с водкой. Киндя поплелся за ним. Четыре ящика с рыковкой были плотно привязаны, опутаны, веревкой. В двуколке совсем не осталось места. «Придется ему либо мне ехать на кобыльем хребте, — подумал Киндя. — А то и пёхом до самой Шибанихи. Пускай! Лишь бы из центра да с глаз долой…»

К обеду они покинули гавдарею и направились в сторону чайной. Судейкин видел, что Володя не останется ночевать на станции. Может, опять торопится к той выселенке? Так думал Судейкин, но мысли то и дело возвращались к Павлу Рогову…