Год вне Земли

Елисеев позвонил вечером. Мы должны были вместе ехать на какое-то совещание, и следовало договориться, где встретиться. В конце разговора он, как бы между прочим, сказал, что у Валентина разрыв связок и что я отвечу, если меня попросят поддублировать этот полет. «У тебя еще есть ночь, подумай, а завтра поговорим», — были его слова.

Предложение было совершенно неожиданным. И требовало решения целого ряда вопросов. Прежде всего для себя. Зачем мне дублирование? Хочу ли я лететь? Не на несколько дней, а опять на полгода. Если да, то смогу ли я отлетать такое время с новым командиром? Как к этому отнесутся дома? Полетное снаряжение на меня не готовили и успеют ли теперь? Ведь это производство, а оно упирается в технологический цикл. У нас с новым командиром не было ни одной совместной тренировки, а до вылета на Байконур остается около трех недель. Как отнесется Главный конструктор к такому варианту, ведь в конечном итоге выбор зависит от него. И целый ряд других, более мелких вопросов, мелких, но решить которые было необходимо.

Пока что был решен только вопрос с медициной. Словно предвидя такой вариант, я прошел годовую медицинскую комиссию со всеми ее неожиданностями и тяготами. Это целый комплекс испытаний и нагрузочных проб, включая барокамеру и центрифугу. Дисциплина обязывает раз в год пройти эту комиссию. Поскольку шесть месяцев в том предыдущем году я отлетал, то мог бы оттянуть комиссию на эти полгода. Но есть обязанность, и ее надо выполнять. В общем, с медициной у меня проблем не было, и заключение лежало на столе.

Итак, вопрос первый: «Хочу ли я лететь?» Здесь никаких сомнений не было. Хочу! Многим это казалось удивительным. Но дело в том, что первый длительный полет многое дает, но еще больше ставит вопросов. Эти вопросы занимали и меня. И ответить на них мог только следующий полет, равнозначный по длительности. Короткие полеты строго регламентированы, в них программа рассчитана по часам. Совершенно нет времени для творчества. И не успеешь оглянуться, как надо спускаться. Это меня не устраивало. Мне нужен был полет достаточной длительности, чтобы можно было на фоне основной программы выполнять эксперименты, которые нигде не оговорены официально, но нужность которых я чувствовал. В основном меня интересовала верхняя атмосфера, а конкретнее — второй эмиссионный слой. Моменты его появления, характер свечения, интенсивность, районы распространения. Это был неизведанный уголок, и тут я мог как-то помочь ученым, В основном статистическими наблюдениями и съемками. Я уже знал, где искать этот слой, как он выглядит, как его снимать и что нужно для его распознавания. Первые черно-белые снимки второго эмиссионного слоя были получены во время полета экипажа Романенко и Гречко. Они позволили замерить его высоту над горизонтом, но состав определить по ним было нельзя. В предыдущем полете я снимал второй слой на хорошую цветную пленку с большими выдержками, и мы впервые получили цветные фотографии. Они годились для фотометрирования, что и было сделано. Но так как эти работы не планировались, а выполнялись в свободное время и без соответствующего аппаратурного обеспечения, то и качество снимков оказалось невысоким. Мне думалось, что сейчас, имея опыт предыдущего полета, можно будет сделать качественные фотографии с соответствующими привязками их к земным ориентирам.

Второй вопрос — изучение зодиакального света. Это свечение атмосферы, связанное с заходами и восходами Солнца и с тем, что светится в верхней атмосфере в эти периоды. С Земли эти процессы наблюдать невозможно, и я, имеющий уже опыт подобных наблюдений в предыдущем полете, как-то мог помочь ученым и в этом вопросе.

Надо сказать, что в процессе предыдущего полета возникли и другие вопросы, связанные с уточнением модели атмосферы с помощью Солнца и Луны. Дело в том, что можно исследовать атмосферу по характеру их заходов и восходов. Это была совершенно новая задача, и ею было интересно заниматься. Были и прикладные задачи — по выявлению и обнаружению районов, интересных для рыбаков, районов больших планктонов. Как известно, из космоса видны пятна в океане разной цветности и, значит, чем-то отличающиеся от просто морской воды. Такие работы мы начинали в предыдущем полете, и их следовало бы продолжить. Намечались и другие интересные работы. И поэтому, когда появилась возможность снова полететь, у меня сомнений не было. Лететь надо.

Другой вопрос: смогу ли я? Или, вернее, сможем ли мы? Ведь в экипаже двое. Так вот, сможем ли мы полгода проработать и прожить в этом замкнутом объеме — в станции. Здесь я был старший и по возрасту, и по количеству полетов. Я уже знал, что такое полугодовой полет. И в любой ситуации моральная ответственность лежала на мне.