Год за год

В Кемпере — гогеновское “Видение после мессы” и еще несколько привозных шедевров (например, “Fеte Gloanec” — из Орлеана). “Видение” завораживало меня еще в Рыбинске — в книге Ревалда. Но на всех репродукциях (а я за 50 лет видел их, разумеется, несметное множество) разный красный — от сурика до чуть ли не оранжевого или аж с бордовым оттенком. Так что заинтригованный еще и поэтому, шел я на выставку. Коралловые, оказывается, оттенки. Поразительная картина. С негогеновской духовностью.

Похожего оттенка красный и на “Празднике Глуанек”. Как в Рыбинске на дурной открытке не понимал, что там лежит справа вверху над вишнями за штука, так не понял этого и глядя на подлинник.

…Мария Глуанек — хозяйка пансиона, где жил Гоген с товарищами. А вчера обедали мы у ее правнука Ива Глуанека — в доме на холме визави мельницы (пришлось в Великий пост оскоромиться). Сильный колоритный старик.

В 80 ездит путешествовать по пустыням (и спит там на открытом воздухе, глядя на космос).

Понт-Авен теперь — город пенсионеров. Славные консервные заводы позакрывались. Молодежь ушла в города крупнее. И церкви пусты, разве что в праздники в них старики и ходят.

Вечером в розоватые сумерки — с Глуанеком на кладбище. У фамильной плиты с крестом.

— Сейчас большинство завещает, чтоб их кремировали. (Крематорий в 30 км от Понт-Авена.) А я не хочу. Не по-христиански это.

В саду месье Глуанека. Камелия, оказывается, — мощное хорошее дерево, в пору цветения (сейчас) густо усыпанное розовыми, но вовсе не слащавыми цветами. А в стихи не возьмешь. Из-за названия: разом и дамского и карамельного.

29 марта, утром.

Всегда удивляет, когда узнаешь, что на новейших европейских классиков оказывали влияние наши — послетолстовского времени. Так, Кафка вдруг упоминает в дневниках Кузмина. А Маргерит Юрсенар, оказывается, смолоду зачитывалась истор. романами Мережковского.

30 марта, понедельник (вечер).

Аверинцев свой отъезд объяснял мне так: “У меня здесь нет, в сущности, учеников, перед которыми я был бы ответственен”. Я в то время (1995?) его не понял. А вот теперь мне стало это яснее.

— Но ведь вы же принимали участие в политике во второй половине 80-х. Следовательно…

— А, — махнул он рукой, — это была формальность. На Верховном Совете меня, можно сказать, к трибуне не подпускали, у них (видимо, у “демократов” первого призыва) там было все схвачено, договорено, отрежиссировано, перемигивались, друг другу делали знаки и на трибуне оказывались один за другим. На меня не обращали внимания.

Из поздних, завораживающих натюрмортов — яблок и груш на фоне пленэра — Курбе (их, кстати, в России, по-моему, не знает почти никто) — “сфокусировались” постимпрессионисты.

“Зеленый Христос” Гогена. Можно сказать, тут Гоген провалился с треском. Сразу стало ясно, в какую “мазню”, в сущности, выродилось искусство — после Распятий и Снятий с креста прошлых столетий.

Никита Михалков дал интервью “Известиям”: “Мой папа чистый, честный человек, гениальный детский писатель. В музее Сталина в Гори он оставил такую запись: „Я ему верил. Он мне доверял. Сергей Михалков””.

Маргерит Юрсенар: “Вот уже долгие годы не бывает дня, чтобы, проснувшись утром, я прежде всего не подумала о том, что делается в мире, чтобы на мгновение почувствовать причастность ко всему существующему в нем страданию”.

С этим же просыпались Достоевский, Толстой… А с какими мыслями просыпаются наши гаврики-литераторы? С мыслями о себе, любимых, и где какие подгрести еще под себя бабки и оттеснить “конкурента”.

31 марта, 8 утра.

Снилось: идем, скользя, по заиленному обширному водному пространству. И что нас держит — не понимаю.

“Всякому настоящему писателю известно, что с персонажами нельзя поступать по своей воле” (Юрсенар).

И как приятно было в ее эссе о Кавафисе увидеть “переводы А. Величанского”.

7 апреля. Благовещение, 6 утра.

В одном из первых писем (октябрь — ноябрь 1982) Солженицын написал мне, что помочь с работой не может, “так как живу замкнуто, много работаю и нигде не вращаюсь”, но посоветовал попытаться поселиться во французской провинции. Я тогда был удивлен донельзя: как, когда в России такое?! Да разве нет у политического эмигранта своих твердых обязанностей? Теперь, когда Н. стажируется в Понт-Авене, а я у нее подолгу живу, хотя в России опять (видимо, как всегда) такое, — совет пророка через четверть века с лишним, можно сказать, сбывается.

Набоков с его высмеиванием Томаса Манна, Достоевского, русской духовной проблематики и т. п. — монструозное порождение отечественной англомании и кадетства. И он и Бродский пришлись по душе России 90-х по идеологическим причинам никак не меньше, чем по эстетическим.

У Ходасевича есть стихи, которые, помнится, особенно любил Саша Величанский. “Историк и поэт”, наблюдая мировое действо, решают в конце концов: “Раз — победителей не славить. Два — побежденных не жалеть”. Цинично? Но и впрямь по-другому не получается. Саша при чтении поднимал указательный палец и дважды делал им энергичную отмашку, как будто из пистолета стрелял.