Год жизни

Но опасения Шатрова не подтвердились. Ирина Леонтьевна ни словом не обмолвилась о Зое.

На следующий день Ирина Леонтьевна явилась в то же время, едва закончив дежурство на радиостанции.

— Я думаю, вам приятно будет услышать новость,— еще в дверях сообщила она,—ничего не слыхали? Так вот, только что передавали по радио: Ажаеву за роман «Далеко от Москвы» присуждена первая Сталинская премия — сто тысяч рублей. Симонову — тоже, за сборник стихотворений «Друзья и враги». Здорово?

Ирина Леонтьевна высыпала целый ворох новостей, выловленных ею в эфире, снова навела чистоту в комнате, сама сходила за обедом в столовую, накормила Алексея, несмотря на его протесты, и ушла лишь под вечер.

С того дня, как Царикова сама начала забирать обеды в столовой для Шатрова, Клава перестала приходить к нему. Реже, чем в первое время, навещали его и друзья. От чтения разболелась голова. Ходить по комнате надоело. В зеркале каждый раз назойливо мелькала фигура худого человека в полосатой спальной пижаме. День тянулся томительно долго. Хотелось на воздух, к людям. И, увидев в окне Царикову, которая шла по тропинке в абрикосовом жакете, бойко размахивая руками, Алексей, неожиданно для себя, почти обрадовался. Все-таки конец дня будет заполнен, не придется скучать в одиночестве.

— А вот и я!

В прямоугольнике открытой двери Ирина Леонтьевна казалась яркой пестрой картиной, вставленной в строгую раму. Абрикосовый берет, под цвет жакету, очень идущий к черным блестящим волосам женщины, молодил ее. Смуглые щеки от быстрой ходьбы окрасились румянцем. Ярко-красный рот слегка приоткрылся, обнажая в улыбке беличьи зубы.

Остаток дня пролетел незаметно. Царикова болтала о разных пустяках, но с такой милой непосредственностью, что Шатров невольно улыбался; читала вслух, приготовила ужин. Кончилось тем, что, взглянув в окно, Ирина Леонтьевна ахнула. На дворе стояла темная безлунная ночь.

— Боже мой! Как же я доберусь домой? Ни зги не видно.

— Я бы проводил вас, Ирина Леонтьевна,— в смятении сказал Шатров,— но еще не надеюсь на свои силы.

— Нет, нет, что вы, Алексей Степаныч,— запротестовала Царикова,— ни в коем случае! Это совершенно исключено. Еще не хватало, чтобы вы из-за меня простудились да опять слегли. Мне ваше здоровье...— Женщина оборвала себя и осмотрелась вокруг.— Вот разве... Неудобно... А впрочем, что тут такого... Разве на этом диване прикорнуть, а чуть свет — на рацию? Не стесню я вас?

Шатров вконец смутился. Он никак не ожидал такого смелого предложения. Остаться ночью наедине с молодой женщиной... Утром могут увидеть Царикову выходящей из его квартиры. По прииску поползет сплетня. Ирина Леонтьевна будет скомпрометирована...

— Стеснить вы меня, конечно, не стесните, но... Лучше я все же провожу вас,— заторопился Шатров, пряча глаза.—Диван очень жесткий, там пружина лопнула, вы не отдохнете как следует... А я... я сегодня уже прилично себя чувствую.

Царикова не отвечала, и Шатров поднял на нее глаза. На щеках женщины пылали два красных кружка, ноздри раздулись, тонкие губы скривились.

— Не утруждайте себя, товарищ Шатров. Как-нибудь доберусь и сама,— дрожащим от скрытой ярости голосом сказала Царикова.— Вам надо беречь свое здоровье. Прощайте!

Прежде чем Шатров успел остановить женщину, она выскочила за дверь. Алексей остался посреди комнаты, вконец сконфуженный.

А Царикова в это время бежала по тропинке, спотыкаясь, заливаясь горючими слезами. Как все тонко было задумано, как она надеялась на успех, на то, что Шатров будет принадлежать ей! И вот все рухнуло в одну минуту! Словно озаренное молнией, перед женщиной пронеслось видение: тесная комнатка на радиостанции, одинокая постылая жизнь... Царикова застонала. Боже мой, когда же этому будет конец? Неужели она навсегда обречена на одиночество?

7

Марфа Никаноровна и Тамара стояли на высоком отвале. Холодный ветер трепал платья, взвихривая пыль. Неподалеку трубно пыхтел экскаватор. Там и сям на высоких голенастых ногах вставали новые, только что построенные промывочные приборы.

Близился промывочный сезон, и между Тамарой и председателем женсовета прииска шел самый насущный разговор: многие женщины рвутся на производство, рабочие руки до зарезу нужны прииску, но матерям некуда девать детей. Не обойтись без детских яслей. А Игнат Петрович только отшучивается.

— Да, ясли вот как нужны! — озабоченно подтвердила Норкина. И тут же схватила Тамару за плечо: — Стой, дева, вон он, легок на помине. А ну-ка, айда со мной. Нам край его залобанить!

Игнат Петрович встретил женщин весело. Приближение промывочного сезона, к которому горняки готовились всю бесконечную сибирскую зиму, хоть и холодный, с ветерком, а все ж весенний денек радовали сердце начальника прииска. Неплохо подвигалось строительство промывочных приборов. Арсланидзе уже доложил о полной готовности бульдозерного парка. Все предвещало удачу сезона.

— А, бабочки-касаточки! — раскрыл объятия Игнат Петрович навстречу женщинам, сбегавшим с крутого отвала.