Год жизни

Тимошка рано внял отцовской морали и сделал из нее практические выводы. Никто проворней его не умел накрасть угля с железнодорожных платформ, металлического лома с заводского двора, обобрать огород. Доходы от реализации добычи шли на невинные развлечения: мороженое, семечки, папиросы. Позже к ним добавились карты.

Вскоре Тимошка нашел еще один вид заработка. Ему начали поручать топить щенят и котят. Погрузив щеночка в воду, он с любопытством наблюдал, как в его руке извивается и беззвучно разевает ротик в предсмертной муке маленькое живое существо.

Домой Тимошку загоняли только ночь и голод. Отец измочалил об него не один ремень, но безуспешно. Тимошка визжал, клялся, что больше не будет, целовал жилистые руки, но уже назавтра все шло по-прежнему. С утра до ночи он слонялся по базару, втягивал в себя разнообразные запахи — гниющего мяса, конского пота, квашеной капусты; протискивался между овчинными полушубками, промасленными телогрейками, бабьими салопами, густо сдобренными нафталином. Это был его мир.

Шли годы. Яков Галган умер. Его отпрыски разбрелись кто куда. Вывеска с сапогом исчезла.

Вышел на самостоятельную дорогу и Тимофей. Он устроился кладовщиком в артели инвалидов, занятой пошивом телогреек, ватных брюк и шапок. Оклад кладовщика был мизерным, но Тимофей не смущался этим. «Одни дураки на зарплату живут».

Молодая Советская страна мужала, широко расправляла крылья перед огромным полетом. По ковыльным Степям Казахстана пошел черный паровоз Турксиба. распугивая сторожкие конские косяки и караваны верблюдов. В амурской тайге пролегли дощатые тротуары города юности. С конвейеров автомобильных и тракторных заводов двинулись лавинами умные машины. Под самое небо поднялись гигантские трубы химических, металлургических и прочих заводов, что густо покрывали обновленную землю. Двести тысяч колхозов собирали в свои закрома тугое зерно.

Народ рос. А Галган угрюмо и недоверчиво, исподлобья приглядывался к потоку жизни, который бурлил вокруг него. Он считал себя несправедливо обиженным. Его обнесли за большим советским столом! Разворачивая газеты, он читал о людях, которые получают от государства премии, ордена, едут в Кремль, за границу. В журналах он видел фотографии этих людей. «Вранье!»— злобно усмехался Галган, чтоб смягчить остроту обиды. Но самоутешение помогало слабо. Знакомая доярка Фроська из пригородного колхоза «Вперед» садилась в президиумы с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на розовой кофточке. Мастер доменного цеха с соседней улицы Луначарского купил себе легковую «Татру». Преподавательница иностранных языков из пединститута в последнем тираже займа на сторублевую облигацию Третьего решающего выиграла двадцать пять тысяч рублей... Кругом людям везло! Им прямо с неба сваливалось счастье, само лезло в руки. Одного лишь Галгана счастье упорно обходило стороной. Приходилось тащить из артели по мелочи.

Жизнь текла серая, скучная. А где-то на роскошных женщинах сверкали драгоценности, шумел на океанских пляжах прибой, под южным солнцем скользили яхты, могучие черные «роллс-ройсы» и «кадиллаки» несли своих владельцев в ночные дансинги, бесчисленными огнями рекламы пылали улицы огромных городов... И все чаще Галганом овладевало желание мстить людям. Людям вообще, всему советскому обществу, где ему не удавалось урвать жирный кус. Тогда кладовщик исчезал на ночь из дому. Наутро жители обнаруживали сломанные фруктовые деревца в своих садиках, вымазанные дегтем ворота, сорванные номерные знаки.

Не изменился Галган и после женитьбы. С первого же дня он объявил жене Ксении, молоденькой ткачихе, что его заработок ее не касается. На плечи женщины легла двойная ноша: работа на фабрике и домашнее хозяйство. Через год родилась девочка. Потом появился мальчик. Дети росли здоровенькие, крепкие. Ксения не могла нарадоваться на них. Галган по-прежнему гулял где хотел, иногда возвращался домой под утро, не давал жене ни копейки, но она и не требовала от него ничего. Ксения довольствовалась тем, что Галган не бил детей. Отстоять их от побоев ей удалось после того, как однажды она, тихая, покорная, ни в чем не перечившая мужу, едва не выцарапала ему глаза, отнимая сынишку. Галган решил не связываться с бешеной бабой и перестал замечать детей.

Ксения учила детей любви ко всему живому, ласкала их, холила, отдавала им каждую свободную минуту. Но недолго длилось их детство. Полоская белье в проруби, Ксения простудилась, слегла в постель, и через неделю на городском кладбище добавился еще один безымянный холмик без ограды, без цветов.