Год жизни

Зоя крепко спала, уткнувшись лицом в подушку. Из-под ватного одеяла виднелся только ее затылок с пушистыми завитками волос. Делая приседания, с шумом выдыхая воздух, Алексей косился на них. Он очень любил целовать это место — шелковистую кожу шеи, завитки волос, тонко пахнущие особым, одной Зое присущим ароматом, состоящим из запаха молодого здорового женского тела и хороших духов. Окончив утреннюю зарядку, Алексей не утерпел и наклонился над кроватью, протягивая губы, но потерял равновесие и толкнул Зою. Она зашевелилась, сладко зевнула и перевернулась на спину.

-Уже уходишь?

— Пора. Сейчас пожую и — на участок.

Зоя накинула пестрый капот, достала из кухонного шкафа пакетик с сухим яичным порошком. Пока Алексей плескался у рукомойника, довольно крякая, растирал докрасна мокрую кожу мохнатым полотенцем, завтрак поспел. Зоя постелила белую скатерть, поставила сковородку с омлетом, тарелку с мясом, налила дымящегося кофе в фарфоровую чашку с золотым ободком и нарезала аккуратными ломтиками хлеб.

— Ай, умница,— восхитился Алексей, усаживаясь за стол,— давно я так не пировал.

Несмотря на ранний час, Алексей ел с аппетитом. Зоя сидела напротив, положив локти на стол.

— Что у тебя новенького? Когда переговоришь с Крутовым насчет работы для меня? — спросила Зоя, зябко поджимая ноги в домашних меховых туфлях с ярко-оранжевой опушкой. С пола тянуло холодом. В углах комнаты серебрился иней.

— К нему теперь вовсе не подступишься,— махнул рукой Алексей,— окончательно рассвирепел. Вчера на планерке так меня возмутил... Я едва сдержался, чтоб не наговорить ему грубостей. Приходится терпеть — дисциплина обязывает. Он — старший начальник. А то бы... Вообрази, его любимчик, этот сукин сын Галган, не дал мне взрывчатки, и меня же Крутов обругал за то, что я не выполнил суточное задание по шурфовке! Как тебе покажется? А чем, спрашивается, проходить? Пальцем, что ли, ковырять? И добро бы человек ие знал горного дела, а то ведь собаку на нем съел! Этого у него не отнимешь. Спасибо, хоть Георгий да Тамара меня немного поддержали.

— Послушай, Алексей, почему у тебя вечно нелады с начальством? — сердито спросила Зоя, поставив подбородок на сжатые кулачки.— У тебя невозможный характер! Нельзя же так. Надо уметь применяться к людям.

—То есть подлаживаться? Не умею и не хочу. Если я вижу непорядки, я говорю о них не за углами, а прямо тому, кто в них виноват, и требую, чтобы они были исправлены.

— Вот-вот. «Требую». Тебе всегда больше всех нужно. Ты всех умнее, всех критикуешь... Поэтому тебя и не любят.

— Ошибаешься, рабочие ко мне очень хорошо относятся. Если б ты знала, Зоя, как они благодарны даже за ту малость, что мне удалось для них сделать! Это просто трогает...

— Ха, рабочие хорошо относятся... Утешил, называется. Да неужели ты не понимаешь, что на прииске один хозяин — Крутов? Все от него зависит. А ты с ним цапаешься — и дождешься беды. Дождешься, Алексей, попомни мое слово. Не тебе с ним бороться, силенки мало. У него все по струнке ходят. Он не тратит слов на уговоры, на рассуждения. Сказал — и точка. Люблю таких мужчин — волевых, сильных, с характером.

— Нашла характер! Если хочешь знать, он просто самодур и упрямый бык. Да еще демагог в придачу.

— Да? Скажи лучше — завидуешь Крутову, его уменью жить, его размаху. Он — человек страсти, огня, настоящий русак, не из тех, кто сто раз прикидывает да примеривает: ах, как бы чего не вышло! Рубанет сплеча, а там — поди разбирайся, кто прав, кто виноват! Я его мало видела — раза два на собраниях да как-то в контору заходила, но чувствуется человек!

— Рубать легче всего. Для этого не требуется изобилия мозговых извилин. Я предпочитаю анализ. И вот, если бы Крутов проанализировал обстановку на прииске, он бы понял, что выход из прорыва, залог выполнения плана — в улучшении быта-рабочих. Да за заботу о них горняки сторицей отплатят! Беда Крутова в том, что он смотрит себе под ноги, а не вдаль.

— Вот и хорошо — по крайней мере не споткнется. А ты дерешь нос, пока не полетишь вверх тормашками.

— Знаешь что, Зоя,— сдерживаясь, сказал Алексей,— оставим этот разговор.

— Ага, не любишь критику! Так знай, что ее никто не любит. А Крутов вдвойне. Все громкие фразы о критике, все эти призывы к ней существуют только для употребления в печати и с трибуны. А на деле каждый озабочен тем, как прожить тихо, мирно, не обостряя отношений с начальством и сослуживцами. Только дурачки вроде тебя, вместо того чтобы помалкивать, критикуют всех, лезут напролом и сворачивают себе шеи.

Алексей остановил на полпути вилку с куском мяса, перестал жевать, медленно отодвинул сковородку, не отрывая глаз от жены.

— Чего ты на меня уставился?

— Что ты говоришь, Зоя? Ты отдаешь себе отчет в своих словах? Какая дикость! Да я буду ничтожеством, ползучим приспособленцем, а не коммунистом, если стану молчать о безобразиях из опасения за свою драгоцен-

ную персону! Заткнуть себе рот, превратиться в молчальника? Ну уж, извини. Для этого нужно быть не человеком, а тряпкой!