Год жизни

— Ничего, дочка, Алексей Степаныч человек свой, ему можно рассказать, — посмеиваясь в усы, продолжал Никита Савельевич,— пока твоих ухажеров нет. Помню, говорю, маленькой, бывало, соберется из дому и пойдет по соседям. Влезет на крыльцо, стучится — честь по чести. Ну, хозяева, конечное дело, отворяют. «А, Клаша пришла. Что скажешь?» — «Я голодненькая».— «Что же тебя отец с матерью, такие-сякие, не кормят?» — «Не кормят».— «Бедная ты девочка. Хлеба хочешь?» — «Нет».— «А картох?» — «Нет».— «Так чего ж тебе,— может, каши дать?» — «Не хочу».— «Ну, тогда мы и не знаем, чем тебя кормить. Скажи сама».— «Касетками». Это значит — конфетками. Набьет за щеки конфет, как бурундук орехов, и тем же порядком обратно домой.

Все посмеялись. Под конец не выдержала, прыснула в рукав даже Клава, пунцовая от смущения.

Стопа блинов почти растаяла, когда под окнами с громким плачем пробежала какая-то женщина. Минуту спустя следом пробухали тяжелые мужские шаги.

— Сосед колобродит,— определил Никита Савельевич.— Никола-шурфовщик. И до чего же чудной мужик! Трезвый мухи не обидит. Стахановец, соображение имеет, бригадиром стал. Помните, тогда, в пургу? Это ж он придумал, как от ветра ущититься. А выпьет — и почнет буянить: вынь да положь ему сына. Это он за женой, Настёнкой, погнался. Та тоже хороша бабочка. Знает слабость мужа, а не кается — нет-нет да и поднесет ему. А тут еще Лаврухин много влияет, сбивает человека на пьянку. Одно им остается — уехать с прииска на новое место, переменить житье, знакомства.

— Поможет ли? — усомнился Шатров.

— Поможет! — уверенно возразил Никита Савельевич.— Я таким манером на своем веку две семьи наладил. После письма мне писали, благодарили за совет.

— А вам, я думаю, Никита Савельевич, есть что в жизни вспомнить? — спросил Шатров.

— Как не быть,—задумчиво отозвался старик,— жизнь прожить — не поле перейти.

Черепахин и в самом деле прожил большую жизнь,

Детство его прошло в глухой уссурийской деревушке. С двенадцати лет он начал бродить по тайге. Закинув за плечо старенькую берданку, в кожаных постолах, накомарнике, юный охотник бесшумно пробирался в зарослях ильма, кедра, пихтача. Высмотрев дичь, поднимал ружье. Гремел выстрел, дерево окутывалось пороховым дымом, и с ветки падал вместе с листьями зверек. Лапки царапали землю, бусинки глаз медленно тускнели. Сначала Никита промышлял белок, даурских бекасов, рябчиков. Потом, повзрослев, сделался заправским охотником. Теперь ему не в диковинку было подвалить кабаргу, кабана, изюбра, а однажды под его жакановской пулей свился живым мускулистым кольцом сам «амба» — великолепный уссурийский тигр. Несколько лет после этого желтая шкура с широкими черными полосами висела над кроватью Никиты.

Шли годы. Пасмурным днем, когда Никита, как обычно, возвращался из тайги с охоты, у околицы деревни мимо него промчался наметом кавалерийский отряд. Правофланговой скакала в невиданной островерхой шапке с красной звездой, опоясанная крест-накрест пулеметной лентой стройная девушка. Так и летели по ветру ее длинные темные косы! Долго не мог забыть девушку молодой охотник. С того дня и вошла в его сознание революция в образе черноволосой девушки на коне, устремленной вперед.

Жизнь переломилась круто. Снайперский глаз таежного охотника пригодился партизанскому отряду, куда вскоре ушел Никита. Сначала больше из-за тайной надежды встретить черноглазку, потом уже как красный партизан он совершал с отрядом длинные переходы, колесил по распадкам, перебирался через Сихотэ-Алин-ский хребет. Не раз брал на мушку беляков, японцев, всех, кто топтал его край, не хотел уходить из него подобру-поздорову. Не однажды сам попадал под равнодушный черный глаз вражеской винтовки. Но судьба, как видно, хранила молодого партизана.

Так дожил Никита до мирных дней, да вдруг и затосковал. Немилы стали родная изба, крестьянство, охота. Потянуло за старшим братом в город. А тут еще чуть не в один день померли старики родители. Лопнула последняя нить, которая связывала еще Никиту с деревней. Заколотил он окна избы досками и тронулся в путь.

До города Никита не добрался. Зацепился за леспромхоз. Занятно показалось, как маленькая «кукушка», тонко попискивая, тащит за собой целый хвост платформ, высоко груженных лесными кряжами метровой толщины.

За три года Никита стал кочегаром, потом машинистом, женился. Но в должности машиниста удержался недолго. Ему все хотелось испытать предел машинной силы, и он нещадно гнал паровозик по зыбким рельсам. В приказе записали: «Уволен по причине скорости».

Вместо леспромхоза Черепахин оказался на строительстве крупного металлургического завода в Западной Сибири. На этот раз не случайно, а осознанно Никита потянулся к экскаваторам. Ему повезло. Он попал на выучку к самому Еленину. Семен Еленин гремел в те годы. Он насыпал железнодорожное полотно к новым городам Сибири, что возникали в урманной тайге, копал котлованы на добром десятке уральских номерных заводов.