Год жизни

Борьба продолжалась долго. Алексей, Клава и Виктор только тогда оставили в покое Неделю, когда выбились из сил, вспотели и изверились в возможности одолеть его.

— А где же Никита Савельевич? — удивился Шатров. Он и не заметил исчезновения хозяина дома во время веселой кутерьмы.

— В стайку пошел, корову напоить,— сказала Евдокия Ильинична.

— Пора и мне идти,— заторопился Шатров.— Вы уж простите меня, Евдокия Ильинична. Время позднее, вам отдыхать пора, а мы тут возню затеяли как маленькие.

— Ничего. Я и сама радуюсь, на вас, молодых, глядя,— просто сказала хозяйка. Сложив руки на груди, она ласково смотрела на Алексея.— Приходите завтра. Я шанежек напеку да свежего хариуса обжарю. Право! — закончила Евдокия Ильинична, подавая шапку инженеру.

Евдокия Ильинична давно удостоверилась, что их дом привлекает Шатрова. «Не сидится у себя. По всему видать, недружно живут. И с чего бы? Такой человек славный».

Уже на крыльце, куда хозяйка вышла проводить Шатрова, у него неожиданно вырвалось с жалобной ноткой в голосе:

— Хорошо у вас, уходить не хочется.

Евдокия Ильинична молча ласково положила свою сухонькую руку на плечо молодому инженеру.

5

За ночь погода переменилась. Сник мороз. Дохнуло нежданным теплом. Прилетел ветер с юга, принес неясные, волнующие запахи весны: моря, клейкого тополевого листа, талого чернозема, ласково поиграл опущенными ветками хмурых лиственниц, взъерошил на них бледные иголочки, развеял дым из труб приисковых домов, потрепал лозунг на клубе, но не смог сорвать и унесся дальше на север, сообщить людям в тайге, что весна близко, идет, торопится на смертный бой с зимой.

Стоя возле пустого лотошного тепляка, Шатров жадно ловил теплый ветер, подставляя ему лицо. Все в природе идет своим чередом! Скоро конец зиме. Всему на свете приходит конец. Почем знать, может быть, настанет время-, когда забудутся его горести или покажутся маленькими, не стоящими страдания... Нет, никогда, сколько бы он ни прожил, не позабыть ему вчерашний день...

Накануне заседало партийное бюро. Докладывал Норкин. Бюро решило рекомендовать партийному собранию исключить Шатрова из кандидатов в члены В КП (б) как обывателя, примазавшегося к партии. Против голосовал и яростно отстаивал Шатрова только Арсланидзе. Так как взамен погибшего Жафарова в состав бюро еще никто не был избран, голосовали за исключение трое против одного.

Ночью после заседания бюро Шатров не сомкнул глаз ни на минуту, и сейчас у него кружилась голова. Слегка лихорадило. Сказывалась не только бессонница и нервное напряжение. Днем Алексей помогал выручать водовозку. Машина неожиданно рванулась вперед и окатила Шатрова ледяной водой, хлынувшей из горловины автоцистерны. Надо было бы сразу пойти домой переодеться в сухое, но Алексей пожалел времени и проходил весь день в сырой одежде.

Ветер подхватил сороку, изломал ее длинный хвост, понес боком на мачты радиостанции. Не сразу птица справилась. Потом взмахнула крыльями и весело взмыла вверх. Шатров проводил ее тоскующим взглядом. Эх, птица, птица! Неведомы тебе человеческие горести! Насбирала ты за день зерен, сыта, согрелась и беспечно скачешь по веткам, летаешь, не помышляя о завтрашнем дне, не думая, что много еще впереди суровых морозных дней. И не понять тебе человека. Одет он в теплую одежду, здоров, не голоден, есть у него работа, семья, дом... Чего бы еще, кажется? А человек томится духом, тяжело вздыхает, вынимает из кармана красную книжечку и долго-долго глядит на нее...

Превозмогая себя, Шатров устало пошел прочь от лотошного тепляка. Хотелось найти Лисичку, посидеть вместе со стариком, поговорить с ним. Только не оставаться одному со своими мыслями! Вяло передвигая ноги, Шатров брел вдоль берега Кедровки, высматривая в забоях лотошников.

Лед на реке замерз неровно. К застругам намело снегу, потом он оледенел, и вся поверхность реки теперь рябила вытянутыми буграми. «На лыжах не пройти»,— машинально отметил Шатров. Он безучастно скользил взглядом по вырубленному склону сопки Лысой, ломаной линии тайги на горизонте, грязно-серым больным облакам, брюхато провисшим в небе. Недолгое оживление, навеянное порывом южного ветра, уже спало.

Лисичка отыскался в самом дальнем забое. Старик сидел на корточках один-одинешенек и раскладывал костер для оттаивания грунта, умело складывая клеткой мелко колотые дровишки. Дымные языки огня изгибались, проскальзывали между полешками, скручивались вместе и уносились вверх. Шатров молча опустился на снег рядом со старым лотошником. Лисичка не удивился, ничего не спросил, только зорко глянул своим единственным глазом в осунувшееся лицо инженера.

Посидели, помолчали...

— Чо затужил, Алексей Степаныч? — участливо спросил Лисичка, набивая трубку, прижимая узловатым пальцем махорку.— Не горюй. Все перемелется. Закури вот со мной, стариком, махорочки, коли не брезгуешь ею.

— Нет, Максим Матвеич, не перемелется. Обсуждать меня решили на партийном собрании,— медленно сказал Шатров.