Год Змея

Хьялма смотрел, не мигая. Он никогда не говорил так много и горячо, как Сармат, но его присутствие – спокойное лицо и ждущие ледяные глаза – многим развязывало языки.

– Избы, скотные дворы и мухи над глушью, – Сармат почти плюнул и, запрокинув голову назад, рассмеялся. – Спасибо, отец, удружил.

– Не рассказывай мне о Кринице, – Хьялма сплёл пальцы. – Я сам княжил там, когда был моложе. Упражнялся. Учился.

Сармат тут же стал серьезнее, но на губах не угасла усмешка. Хьялма было побледнел, но сумел сдавить кашель в горле и, погладив переносицу, продолжил:

– Так зачем тебе земли, Сармат?

Тот удивленно приподнял бровь.

– Править.

– Нет, – Хьялма покачал головой. – Играться. – Улыбка Сармата напомнила оскал, а на скулах выступили пятна. – Что ты дашь людям, которые присягнут тебе?

– Славу. Золото. Величие. – Каждое слово – лезвие, обернутое в шёлк.

– А им нужны спокойные дороги и пашни, ломящиеся от хлеба. Разве ты этого не знаешь? Люди хотят, чтобы их дочери не надевали вдовьи платки, а сыновья вырастали и умирали седыми. Ты сулишь народу войну, Сармат, и не для того, чтобы восславить его или защитить. Ты мечтаешь о битвах в честь единственного божества – тебя самого.

Усмешка Сармата была мёртвая.

– Править размеренно и мудро – не по тебе, – Хьялма медленно отпил из чарки. – Скучно и тяжело, а разве ты когда-либо себя перекраивал? Ты честолюбив, и невидимый княжеский венец жжет тебе лоб, но послушай. Послы и зерно, строительство и торговля – неужели ты вправду жаждешь такой доли?

Сармат хрустнул шеей – одна из кос, звякнув золотым зажимом о зажим, свесилась, почти коснувшись стола. Словно не расслышав вопроса, ответил:

– Но ты жаждешь.

– Я – да, – Хьялма сделал жест рукой и обхватил подбородок пальцами. – А ты – не я. Взгляни на Ярхо: он не князь, а воин, притом великий. И Ярхо ли не знает, что мой путь ему ни по душе и ни по плечу? Так же, как мне – его.

– Я честолюбив, – напомнил Сармат. – И невидимый княжеский венец жжёт мне лоб.

– Да, – согласился Хьялма. – Поэтому пока оставайся в Кринице. А как разберёшься с её укладом и своими желаниями, как почувствуешь, что этот княжеский терем для тебя слишком тесен, приходи ко мне.

Хьялма был последним человеком, у которого Сармат вздумал бы что-то просить. Его не привлекали осколки чужих владений. Иное дело – Халлегат и все Княжьи горы, распростёршиеся от северных фьордов до кровавого Гурата. Сармат с грустью взглянул на карминное вино в чарке и на гроздья рябины, лежащие на блюде, к которому не прикасался никто из них. Надо было найти мать и успокоить – она, наверное, страшно перепугалась, когда Хьялма вернулся раньше срока.

– Сармат, – тон брата стал ещё холоднее. Кольцо его княжеского перстня блеснуло багровым в серебре. – Ты буен, но неглуп. Захочешь ли стать мне врагом?

Их знамя, вино и рябина, старинный перстень. Всё – красное, красное, красное.

– Ну полно, братец, – улыбнулся мягче, чем прежде. Оба клыка ещё были на месте. – Видят боги, я люблю тебя.

Хьялма медленно подался вперёд – в его зрачках блекнул свет лампад.

– Да сохранят меня эти боги от твоей любви.

Красное, красное, красное.

Хьялма был последним человеком, у которого Сармат вздумал бы что-то просить.

***

– Пожалуйс-ста. – Кровь пузырилась в горле, толчками выливалась изо рта. – Молю, Хьялма, пожалуйс-ста.

На месте выбитого зуба зияла брешь.

У исполинских Криницких ворот, деревянных, с вырезанными конницами и степными чудовищами – отголосок былого величия – завершилась первая веха восстания Сармата. Рати Хьялмы и двух его братьев загнали мятежника в город, и Криница не выдержала долгой осады. А в единственном поединке с Хьялмой Сармат проиграл. И позже вся мощь дракона, хранившего несметные сокровища в недрах горы, не смогла вычеркнуть память об этом.

Скрюченные окровавленные пальцы цеплялись за ноги Хьялмы.

– Пожалуйс-ста, пожалуйс-ста. Пощ-щади.

Сармат стоял на коленях, и на его грязных щеках остывали дорожки слёз. Спутанные рдяно-рыжие волосы, рана в боку и беспомощно переломанная тукерская сабля. Вскинув голову, Сармат смотрел в лицо брату – и он запомнил то зрелище на всю жизнь. Глаза – синие и ледяные, чудовищные. В них, словно в буре, заходились ненависть и презрение.

Княжеские полотнища рвались в небо. Щерились распахнутые Криницкие ворота, поля задыхались в дыме от подожжённых стрел.

– Пожалуйс-ста.

Об этом же молила мать. Об этом, говорили люди, просил и ослеплённый Ингол, умирая от голода в подземельях крепости Сармата.

– Смерть от меча – лёгкая смерть, – дышал медленно, чтобы не проснулся кашель. – Ты её недостоин.

Сколько раз он жалел об этом позже – не перечесть.

Хьялма грубо отпихнул Сармата ногой, а тот, зарыдав, зарылся пальцами в чёрную землю, и хлопья сажи медленно опускались на его спину, будто снег в княжеском саду.

Хмелевый князь V

Последняя часть пути началась дурно: утром Та Ёхо не оказалось в шатре женщин. Позже Совьон нашла её в прилеске у реки и вынесла к каравану – айха цеплялась за её шею и волочила босые ноги по земле. Лицо Та Ёхо было залито потом, а бедро – распорото до мяса.