Год Змея

Скоро она начала скучать. Малика не могла долго любоваться собой, даже несмотря на то, что была красива. Расцветшая, высокая, статная. Гладкая кожа, медовые волосы и отличительный для Горбовичей нос с горбинкой. Чёрные брови вразлёт, хотя это её нисколько не портило. Княжна исследовала ходы, которые открывала ей Матерь-гора. Перебирая вещи, оставленные для неё прихвостнями Сармата, нашла брошь в форме сокола – знак её рода. Символ Гурат-града. Заглядывала в лица каждому ойдару, пытаясь узнать одного-единственного – Ярхо, их предводителя. Беспокойно дремала на холодных полах. И когда все занятия исчерпали себя, Матерь-гора смилостивилась. Малика разглядела неприметную, обложенную кварцем дверцу. Но она твёрдо знала, что раньше из малахитовых палат был только один выход.

Дверца вывела её на узкую, круто закрученную лестничную спираль. Каждая ступень – обтёсанный гранит. Под ногами Малики мелькали вкрапления мрамора и скользкого кварца, тысячи пятнышек на множестве ступеней – княжна быстро сбилась со счёта, и виток за витком уводил её наверх. Под конец девушка подобрала юбки и зашагала, согнувшись от усталости. Новую дверь украшал цветной витражный круг с изображением крылатого змея – один кусочек, около хребта, откололся, и на его месте темнела дыра.

Комнатка была небольшая, с низким потолком, и очень бедная по сравнению с самоцветными палатами. Освещали её свечи, а не резные лампады. Жужжала деревянная прялка, и на каменной скамье, устланной белым полотном, сидела старая вёльха.

Вёльха была низкорослая и дряблая, в платье на длинную не подпоясанную рубаху. Седые волосы выглядывали из-под рогатой кички, подвески у которой переливалась мелким бисером. Малика знала, что кичка – убор замужних женщин. Как ведьма может его носить? Княжна выпрямилась и прошла вглубь комнаты, постукивая башмачками, но вёльха не обратила на неё никого внимания. Она продолжала прясть, нашептывая незнакомые слова и обнажая гнилые зубы. Колесо прялки мерно поскрипывало. В растянутых мочках старухи поблескивали колдовские лунные камни.

– Послушай, ведьма, – княжна вскинула голову, – где здесь ещё живые?

Она так соскучилась по человеческому голосу, что стерпела бы даже вёльху. Но та не ответила. Не оторвалась от нитей и не прервала поток странных слов. Малика не боялась сглаза – ей казалось, после пожара в Гурате она не боялась ничего. Молчание ведьмы вывело её из себя, а княжна держала лицо даже тогда, когда хотела оставить от чертогов лишь малахитовые и опаловые осколки. Поступить с домом Сармата так же, как он с её.

Это была последняя капля.

– Ты что, глухая? Отвечай, если я с тобой говорю.

Вертелось колесо вёльхи, ползла пряжа.

– Мерзкая жаба, – ноздри Малики расширились. Девушка шагнула к прялке, но не отшвырнула её только из-за брезгливости – ведьминские вещи грязные. – Посмотри мне в лицо. Есть здесь кто живой, кроме тебя? Где Сармат? Где его брат-изменник? Я хочу их видеть.

Вёльха и ухом не повела. По-прежнему крутила волокно, тянула нити и, бормоча, улыбалась пряже гнилым ртом.

Малика презрительно скривилась и отступила.

– Ты, наверное, страшно глупа. – Ведьма не подняла головы. – Годы выбили у тебя последние мозги, гнусное отродье. Что ж, оставайся здесь и мри в одиночестве.

Она уже собралась уходить, но напоследок вздёрнула породистый нос и выплюнула:

– Да что ты там всё прядёшь?

И тогда вёльха гадко захихикала. От неожиданности Малика приподняла чёрные брови, а ведьма продолжила смеяться – грудь её затряслась.

– Она спрашивает, что я пряду, – сообщила она прялке, давясь скрипящим, надрывным хохотом. Морщинистая шея заходила ходуном. – Она спрашивает, что я пряду!..

Два острых глаза впились в лицо Малики. Один – жёлтый, второй – чёрный, без зрачка.

– Смерть твою, княжна.

Щека девушки дёрнулась. Малика выдержала взгляд вёльхи и ещё долго и холодно смотрела на неё, вновь принявшуюся за работу.

– Старая дура, – обронила она надменно. Развернулась на каблуках и вышла вон.

Песня перевала III

По лагерю тянулись десятки тяжёлых запахов. Чад зажжённых костров и древесные смолы, жареное мясо. Приречные цветы, конский пот, разбавленная брага и сырая земля. Запахи клубились вокруг Рацлавы, лезли в рот и нос – жевательный табак, масло, душица. Как бочку с водой, уши девушки заливали звуки: треск поленьев, разговоры, стук ножа по ветке. Стрекот сверчков, кваканье лягушек и даже шелест камышей. «Мы ещё в княжестве, – поняла Рацлава. – Поэтому всё так спокойно».

Разложенный за ней походный шатёр, небольшой, но прочный, пах дорогой и пылью. Та Ёхо, сидевшая напротив, – корой и хлебом, Хавтора – чем-то кислым. От Совьон по-прежнему шёл запах стали. И вязкого дыма с горькой полынью. Пугающий запах, тревожный. Воительница наконец-то шагнула вперёд и, скрестив ноги, села к их костёрку – Рацлава услышала, что сейчас на её плече не было ворона.

– …это правда, гачи сур, высокогорница, что в твоём племени есть оборотни?