Год Змея

Лутый вскинул лицо и устало опустился на колени. Небо вспыхнуло последним закатным светом – самым ослепительно-красивым, тягуче-медовым. В воздухе пахло сыростью, железом и древесиной. И жить хотелось, ужасно хотелось жить, и сердце сжималось одновременно от тоски и бешеной радости. Лутый уткнулся лбом в ладони. Его плечи задрожали: юноша зарыдал.

***

Рацлава думала, что ей ещё рано умирать: она только начала прясть из железа и только поверила в силу своих историй. Сколько ещё не спето, не выучено и не преодолено. Девушка не хотела отдавать себя на потеху разбойникам, но ей говорили, что она не была красива, – Шык-бет не станет беречь её, словно сокровище, и под утро отдаст своей ватаге. Рацлаву заполнял страх и холод: она сидела на ложе разбойничьего атамана, одетая лишь в тонкую нательную рубаху, и рукава сползали с её полных плеч. Издалека веяло ночью и болотом. Совсем близко раздавались неспешные тяжёлые шаги.

Шык-бет поддел её подбородок пальцем.

– И куда же тебя, бельмяноглазую, – спросил насмешливо, – в невесты Сармату-змею? Неужели не нашли девки получше?

Он говорил складно, но чувствовалось: княжий язык ему не родной. Рацлава не знала, огорчаться ли ей тому, что она не видит Шык-бета, – разбойничий атаман выглядел грозно. Рослый, крепкий, бородатый, с лохматыми чёрными косами, в которые вплетал толстые нити и вываренные косточки. Его серо-зелёные, будто топи, глаза щурились из-под кустистых бровей. Широкое запястье оплетали кожаные тесьмы, расшитые узорами маленького южного племени – того, что почти подчистую выжег Сармат.

– Видать, не нашли, – его рука провела по одной из её косиц. Задержалась на плече, соскользнула на спину.

Рацлава не изменилась в лице, но её пальцы в лоскутках вспорхнули к шее и сжали шнурок.

– Меня отправили к Сармату-змею не просто так, – сказала она негромко.

– Да ну? – усмехнулся Шык-бет, оттягивая рукав девушки и поглаживая большим пальцем линию правой ключицы, с каждым движением опускаясь ниже. – И что же ты умеешь?

Девушка покрывалась гусиной кожей, но когда разбойничий атаман задал ей вопрос, подняла лицо. Отблеск сальных свечей утонул в мареве её бельм.

– Говорят, я славно играю на свирели. Хочешь послушать?

Загорелые пальцы Шык-бета мяли её молочно-белое плечо, перебираясь к локтю.

– На свирели? – он ухмыльнулся в бороду, но убрал руку и шумно опустился рядом. – Валяй.

Рацлава глубоко сидела на его ложе, и подол рубахи едва прикрывал её округлые колени. Девушка хотела бы одёрнуть его, но понимала – это бессмысленно. Шык-бет всё равно возьмёт от неё всё, что пожелает, но не раньше, чем Рацлава выткет свою историю. Может, самую последнюю – помнится, она обещала Совьон песню о ведьме и мече. Девушка обязана сыграть её хотя бы сейчас.

Она вытягивала первый звук, когда Шык-бет достал нож из-за кушака. И принялся крутить его между пальцев – не то скучающе, не то угрожающе.

Разбойничий атаман состоял из крепких струн: такого человека не разжалобить, не очаровать. Рацлава бы ещё могла оставить ему на поругание своё человеческое тело, запрятав душу под перья какой-нибудь птицы, – пока не стала. Она всё равно почувствует боль и стыд, когда вернётся. И поэтому песня, начатая Рацлавой, сидевшей на ложе разбойничьего атамана, была песней железа – девушка медленно отслаивала нити ножа Шык-бета.

В её разгорающейся музыке были отголоски сотен битв. Их языки тонко шептали, переплетаясь друг с другом, будто гребни огня. И за пеленой страха Рацлава не чувствовала боли – пей, свирель, пей её всю, на рассвете от Рацлавы и так ничего не останется. В истории девушки была ведьма с шёлковыми волосами и сильными руками: она пророчила страшный бой. И её предсказаниям вторили лязг мечей, грохот кольчуг и топот стальных сапог.

Рацлава выдувала страшную сказку о междоусобной войне и кровной мести, о разбойничьем нападении и тайном заговоре. Шык-бет слушал, опустив голову, и нож плясал в его пальцах, словно юная невольница на пиру: быстро и невесомо. Музыка собиралась плотным облаком, и в ней смешивались запахи ночного леса и прошедшего дождя, лагеря, разбитого в чаще. Роились звуки: удары, воинственные кличи, грохот щитов… Чем больше Рацлава тянула нити из ножа Шык-бета, тем явственнее их различала. Где-то кипел бой. Неужели разбойничий атаман не слышал этого? Или песня Рацлавы оглушила его?

По девичьей руке пробежала густая капля крови – до самого локтя, но Рацлава не обратила внимания. Пей, свирель, пей, сколько потребуется. Ах, было в лесу становище, и бурлили под ним болота, и клубились вокруг него стоны людей и звон оружия…

– Довольно, – сказал Шык-бет. – Ты играешь слишком долго.

Чтобы Рацлава закончила, ему бы пришлось отрывать свирель от её набухших губ. Девушка яростно рванула следующую нить железа, и нож Шык-бета дрогнул, оцарапав атаману ладонь.