Год Змея

— А правда, что вы привязывать детей к колёсам кибиток? — ответила Та Ёхо, и Хавтора склонила голову вбок. — Я в это не верить. А верить ли ты в наших оборотней?

— Нет, — резко ответила рабыня. — Небо знает только одного человека, способного взять себе чужое тело.

— Ну, это как смотреть, — развеселилась Та Ёхо. — Может, одного. А, может, и нет. Кто знать?

— Разве в Пустоши нет шаманов, которые примеряют на себя кожу животных? — ровным, ничего не выражающим голосом спросила Совьон, и Хавтора неопределённо тряхнула головой.

— Некоторые из моего народа пытались переселить свою душу, но у них ничего не вышло. Некоторые пытаются до сих пор. Один лишь Сарамат-змей…

Рацлава откашлялась и почти до груди натянула отрез плотной ткани, которым оборачивала ступни. Пламя костра, разожжённого перед их шатром, приятно постреливало в воздухе. Она потянулась к нему и повернулась туда, где должна была сидеть Та Ёхо.

— Вы поклоняетесь Сармату?

— И да, и нет, — девушка пожала плечами и пригубила напиток из рога, обвитого едва заметной трещинкой. — Среди наших богов есть Молунцзе, красный дракон. А есть Тхигме, белый. Молунцзе — огонь, зло и кровь, когда Тхигме — лёд, мудрость и вечная зима, лежащая на вершинах Айхаютма. Многие старейшины считать, что оба дракона — ипостаси одного бога. Единого, как цикл жизни.

Девушка поставила рог на поджатые ноги.

— Насмешник и хитрец Молунцзе строить козни человеческому роду и сам обращаться человеком на полную луну. Раз за разом Тхигме, который возвращаться в людское тело, когда хочет сам, мешать ему. Козни Молунцзе становиться всё страшнее и губительнее, но Тхигме помогать нам. Он исправлять их последствия. Предугадывать их. Убивать Молунцзе каждое новолетье, но тот возвращаться снова.

— А что будет, если Тхигме не разгадает хитрость?

— Миру прийти конец, — улыбнулась Та Ёхо. — Это правильно, Раслейв. Однажды так и быть. Однажды, но не сейчас.

Совьон криво усмехнулась и посмотрела на синеющие в ночи горы, гнутые и острые, как зубцы короны.

— Подожди-ка, гачи сур, — возмутилась Хавтора, расправляя сухие и тонкие, словно у девушки, плечи. — Хочешь сказать, что этот ваш Тхагма — Кагардаш?

«Хьялма», — упрямо подумала Рацлава. Старший княжий сын, так почему ему дают настолько странные имена? Хьял-ма, резкое, хлёсткое, будто удар кнута. Будто ожог, оставленный морозом.

— Богохульники! — взвизгнула Хавтора, а Та Ёхо широко заулыбалась и отпила из рога. — Кагардаш был слаб, и он умер человеком! А какие-то гачи сур посмели посчитать его ровней Сарамату! Да вы, бель гсар ади, юлду шат чира, неотёсанные, самонадеянные, и эта ваша вера…

— Знай своё место, рабыня, — Совьон положила тяжёлую ладонь на своё колено, оттопырив локоть. Грозно блеснули глаза. — Если ты ещё раз оскорбишь чужих богов, клянусь, я вырежу тебе язык.

Она была красива и внушительна, воронья женщина. Тонкий прямой нос, широкие брови, одна из которых — рассеченная. Густые волосы, заплетённые в слишком свободную косу — голову окутывал иссиня-чёрный ореол. И если бы Совьон не была так сильна и мужеподобна, многие воины сошли бы по ней с ума.

Осаженная Хавтора сгорбилась, хотя мгновенно ощерила зубы в лукавой улыбке.

— Так тому и быть. Но я думала, что ширь а Сарамат, драконьей невесте, мерзко слушать подобное.

Возможно, Сармат — человек, а, возможно, вечно крылатый ящер. Но чем его считают слабее, тем Рацлаве легче.

— Ты ошиблась, — девушка поправила длинный рукав платья, наполовину лежащий на подстилке. — Прости её, Та Ёхо.

Высокогорница не думала обижаться. Она махнула рукой, свободной от рога, показывая, что тема исчерпана.

— Ссоры — не лучшая музыка для моих ушей, — заметила она. — Но если мы заговорить о музыке, Раслейв, я видеть свирель у тебя на груди. Ты не хотеть сыграть?

Рацлава готова была поклясться, что Совьон напряглась. Она даже задышала по-другому, одновременно глубоко и рвано. Мускулы под её рубахой затвердели, шея застыла. Но лицо, и Рацлава не знала об этом, осталось совершенно невозмутимым.

— Я бы с радостью, Та Ёхо, — девушка покачала головой, — но у меня болят пальцы. — Она провела ладонью, перевязанной лоскутками в засохших бурых пятнах.

Это правда. Старый черногородский воевода дался ей слишком тяжело.

— Мне очень жаль.

— Пустое, — отмахнулась Та Ёхо. — Сыграть когда-нибудь в другой раз. Лечить свои пальцы!

Усмешка тронула маленький пухлый рот Рацлавы.

— Хорошо. Вылечу. — Нет, её пальцы никогда не заживут. И боль никогда не уйдёт. Иногда она становилась такой сильной, а крови лилось так много, что Рацлава не держалась на ногах. Но придёт время, и она будет падать после более искусных песен. А потом перешагнёт и их.

— Чем же ты так сильно изрезала руки, Рацлава с Мглистого полога? — Дыхание Совьон выровнялось, а голос напомнил дребезжание тугого металла. — Разве у тебя есть нож? Возможно, кто-то напал на тебя или лекари вскрыли тебе жилы?

Девушка погладила перекинутую через плечо косицу. В висках застучало, и Рацлава, медленно поведя едва запекшимся подбородком, выдавила ответ. Он пришел на ум раньше всего:

— Я упала.