Год Змея

— Отдала, — повторила она, словно пробуя это слово на вкус. — Отдала в дань, — Малика медленно наклонилась к девушке, будто змея под музыку дудки. — Стоило отвернуться, и вы, черви, к нему на поклон пошли?

От презрения, сквозившего в её голосе, Кригга отшатнулась.

— Кто ты такая? — нахмурилась она наконец. — Назови себя.

Брошь в форме сокола, горбатый нос.

— Никакой гордости в этих людях. Никакой злобы, — Малика словно не расслышала и ещё сильнее сузила глаза. — Поэтому вы и умрёте как падаль. Или уже умерли? Скажи мне, Кригга из Вошты, Сармат оценил ваши дары?

— Я… я не знаю. — Последним, что видела Кригга, был дым над родной деревней. Но ведь Сармат унёс её в гору — значит ли это, что он принял дань? — Но не тебе нас упрекать, — голос девушки стал твёрже, а Малика усмехнулась. — Ты из Гурат-града?

— Да.

— И чья ты дочь? Купеческая? Дворянская?

— Княжеская.

Кригга шумно выдохнула. Её пальцы задрожали.

— Да вы мне, псы, ноги целовать должны, — мягко произнесла Малика, — а ты говоришь, что я не могу вас упрекать.

На опухших щеках Кригги выступили пятна.

— Вы обещали защищать нас, но не сумели спасти даже себя, — она сжала в руках расшитый венец. — У вас были каменные стены и дружина, но вы всё равно сгорели. Как ты можешь требовать что-то от маленькой деревни там, где пал Гурат?

На мгновение Кригге показалось, что Малика её ударит. Но вместо этого княжна выпрямилась — и гортанно расхохоталась.

— Дважды умирать не придётся, Кригга из Вошты. Можно погибнуть страшной смертью — но героем. А можно ползать на коленях в надежде вымолить ещё несколько лет. Каково это, пресмыкаться перед Сарматом? — она прикрыла глаза. — Зачем же вас защищать? Сегодня — дракон, завтра — тукерские ханы. Вы всё равно предадите и будете трястись за свои шкуры.

Тут не выдержала даже спокойная, пугливая Кригга.

— Нет для вас никакого «завтра», — шёпотом произнесла она. — Гурат-град сожжён. Его жители мертвы. Всё кончено.

Стоило ли оно того, Малика Горбовна?

В чертоге повисла леденящая, густая тишина. Кригга почувствовала, как покрывается гусиной кожей. Красивая молодая женщина смотрела на неё страшными чёрными глазами.

— Нет, — отчеканила она. — Не кончено. Сколько лет твоему дракону? Тысяча? Гурат-граду больше двух тысяч лет, и за это время он не преклонялся ни перед кем. Он несколько раз был сожжён. В нём пировали ханы. Над ним поднимались алые стяги князей. Мы убивали царей Пустоши, разбойников, степных людоедок — убьём и крылатую тварь. Когда мой брат вернётся из изгнания, он…

Горные недра содрогнулись. От чудовищного подземного толчка задрожали стены, и Малика не удержалась на ногах. Она упала на пол, а жемчуга посыпались с коленей Кригги.

— Замолчи! — закричала девушка и, отшвырнув венец, закрыла голову руками.

Апатитовые плиты продолжали трепетать. Волосы Малики окончательно расплелись и накрыли её лицо душной волной. Княжна случайно прокусила язык и почувствовала, как её рот наполнился кровью. Кригга же билась в истерике — она ждала, что гора обрушится на них.

Дрожь прекратилась так же резко, как и началась.

Кригга, уткнувшись в колени, разрыдалась. Под её кожей выступили позвонки.

— Никогда, — всхлипнула она, — никогда больше не смей так говорить!

Малика не привыкла, когда ей указывают. Откинув копну волос, она привстала на локтях и вытолкнула изо рта кровавый сгусток.

— Что ты несёшь? — сказала княжна и поморщилась, а Кригга отняла лицо от коленей.

— Это Матерь-гора, — прошептала девушка. — Матерь, понимаешь? Здесь нельзя так говорить о… о Сармате.

— О да, — Малика утирала окровавленные губы. Язык саднил. — Княгиня стала горой и заключила в себя своего любимого сына. Глупейшая сказка.

Но даже Малика не могла спорить с тем, что недра жили своей жизнью.

— Это не сказка, — прохрипела Кригга, закрывая глаза ладонями.

Над Матерь-горой висела красная оборотничья луна.

Зов крови III

Первый рёв, вырвавшийся из его глотки, рассыпался ошмётками звука. Эхо разнесло их по чертогу, оставив таять в полумгле. Второй рёв накрыл дребезжащий воздух, будто волна, а третий нахлынул — и заполнил всё без остатка. Дрожали стены и пол, об которые билась медно-красная чешуя, и от ударов чешуйки смещались. Выворачивались с кровью.

Его крылья неестественно выгнулись, и кости прорвались наружу. Сошлись под неправильным углом — будто человек свёл лопатки. Обе лапы содрогнулись, а когти оставили на камне глубокие борозды. Стальные драконьи мышцы начали расплетаться, как ленты, и расползаться в появляющиеся прорехи. Зубы старались закусить собственную морду — от нечеловеческой, бездонной боли.

Он смахнул лампаду, горящую ниже всех остальных, и жёлтый огонёк растекся по его ломающемуся хребту. Пламя лампады было похоже на кляксу мёда, на каплю жидкого воска, и не обожгло его. Даже не сумело отвлечь. Золото расплылось по меди, вспыхнуло в наступающей темноте — и погасло. А драконьи кости продолжали выбиваться из суставов и рвать толстые слои чешуи и кожи.