Год Змея

Телегу мужчины починили довольно быстро — Рацлава даже не успела замёрзнуть, стоя со своей рабыней под начавшим вечереть небом. Расшитое покрывало сползло ниже затылка и едва прикрывало её волосы. Вскинув голову, девушка пусто смотрела наверх, где в сгустившейся сизой вышине зажигались бесцветные звёзды, похожие на кусочки слюды. Хавтора, за годы рабства привыкшая к любой грубости, давила башмаками хрустевшую землю и мурлыкала песню себе под нос.

«Было у старого хана пятеро сыновей».

Пошёл снег. Резные пластинки снежинок, хрупкие, узорчатые, будто выпавшие из-под рук талантливой мастерицы, заклубились под первыми звёздами. Окутанные нежным серебристым светом, они стекались на землю. Рацлава чувствовала их кожей и восхищённо глядела куда-то сквозь прорезавшуюся луну, сжимая пальцами кончик костяной свирели. На белых лоскутках проступала кровь. В тот день Рацлава как никогда хотела сбежать — не знать ни богатств, ни Сармата, остаться жить в глухой землянке, затерявшейся на склонах Княжьих гор. Если свирель — это её игла, она выткет себе волшебно-тихую жизнь.

— Какая будет ночь! — восхитилась Хавтора, и её голос стал жарким. — Однажды, под такой же луной, мне приснилось, гар ину, как Сарамат-змей пролетал над Гуратом, городом наших мёртвых ханов. Давным-давно княжьи люди забрали Гурат-град себе, и Сарамат-змей вернулся, чтобы поквитаться с ними. Солнце стекало по его медному панцирю, а из исполинского горла выходил огонь.

Рацлава могла назвать себя воровкой, лгуньей и калекой, но не дурой, решившейся на безумный побег. Хитрый человек, Оркки Лис, сидел на коне за её спиной — и наверняка не сводил глаз.

— У-у, ведьма, — желчно выплюнул он, а Хавтора залилась истеричным хохотом.

«Первого ханского сына звали Кагардаш, и он слыл мудрым и справедливым воином. Второго — Янгири, и был он немногословен и силён. А третьего звали Сарамат…»

Хавтора ещё долго пела эту песню — легенду Княжьих гор, переложенную на манер степной Пустоши. Она пела и пела, пока телеги не остановились на ночную ставку, а Рацлава слушала её и смотрела в задёрнутое окно.

«…и не было человека хитрее его. Четвёртый ханский сын носил имя Родук, и это означало „гордый“. Пятого, блаженного, звали Игола».

— Вы чтите Сармата как бога, — сказала Рацлава, подтянув колено к подбородку. — Почему? Он жаден и жесток. Он сжигал людей и леса, города и деревни, фермы и мельницы, если ему не могли заплатить откуп.

— О, гар ширь а Сарамат, — засмеялась Хавтора. — Он жесток, но и велик. Он — человек, сумевший обрести бессмертное обличие. Его кожа — медные пластины, что прочнее любых кольчуг. Его когти — копья, его зубы — скалы. Его позвоночник — горный хребет.

— Был и другой дракон. Почему бы вам не поклоняться ему?

Губы Хавторы сжались в тонкую линию.

— Ты заблуждаешься. Не было никого, кроме Сарамата-змея. Кагардаш оказался слаб и умер прежде, чем волхвы окунули его в огонь. Остальное — сказки.

— Некоторые считают сказкой и превращение Сармата в дракона, — заметила Рацлава. — Они верят, что земное чрево породило его чудовищем, не человеком.

— Какая глупость, — ощетинилась Хавтора. — Все знают, что Сарамат-змей возвращается в человеческое тело четыре раза в год. На сутки, когда наступают осеннее и весеннее равноденствия. На два дня — в зимний солнцеворот, на три — в летний. Люди слабы и хрупки, и все семь дней Сарамата сторожит его брат, Янгири-хайналь…

— Ярхо-предатель.

— …предводитель каменных воинов. Грозный, молчаливый, облачённый в горную породу силой Сарамата.

Рацлава отвернулась от Хавторы и покрепче обняла свои колени. Большим пальцем она поглаживала свирель — придёт время, она сыграет и эту песню.

Было у старого князя пятеро сыновей. Первый, Хьялма, мудрый и справедливый. Второй, Ярхо, нелюдимый и тяжёлый лицом. Сильнее всех князь любил Хьялму, когда сердце его княгини принадлежало буйному, хитрому Сармату, грезящему о величии и славе. Умирая, отец поделил земли между пятью сыновьями, отдав Хьялме самые обширные и плодородные угодья, и братья признали его главенство — за ум и рассудительность. Все, кроме одного. Того, кто из жажды власти начал страшную войну.

Не успели замолкнуть колокола, отзвонившие поминальную по старому князю, как гонец положил к ногам Хьялмы топор Сармата.

Рати мятежного брата встали на востоке. Горько плакала княгиня, умоляя Хьялму не губить её любимого, буйного сына — а Хьялма был силён. Люди уважали его и, не раздумывая, отдали бы свои жизни за господина. Позже так оно и вышло. Все погибли. Но сначала младший, Ингол, вызвался образумить Сармата. Он пришёл к нему один, не взяв ни щита, ни меча, не надев кольчуги. Долго и вдохновенно говорил, что война между братьями — великое горе, и его кроткие глаза юродивого были влажны от слёз. Сармат засмеялся, потрепал его по белёсым кудрям — и ослепил.