Год Змея

— Славное у неё личико, — повернулась к веретену. — Волосы что мёд, брови что смоль. Породистое, родовитое — но у Хиллсиэ Ино было лучше.

Вёльха расправила на скамье белое полотно с орнаментом по краю.

— Я — Хиллсиэ Ино, и несколько веков назад из меня можно было выкроить две таких красавицы, как ты. Мои волосы походили на дым, а кожа — на снег. Я была высока и статна, как подгорная царевна, и если бы Хозяин горы не спал, он бы любил мою тугую толстую косу, летящий голос и разные очи. Один — цитрин, второй — обсидиан.

Малика с сомнением взглянула на висящую морщинистую шею, гнилой рот и согбенную фигуру. Скрипящий старческий голос резал ей ухо.

— Княжна мне не верит, — захохотала Хиллсиэ Ино. — Может, тогда мне забрать её молодость? Зачем она ей?

— Каждому отмерено своё, — бросила Малика. — И ни вёльхи, ни хшыр-гари, степные людоедки, не могут обмануть время.

Ведьма посерьёзнела и нежно прикоснулась к прялке. Малика же медленно сделала несколько шагов вперёд — у лодыжек всколыхнулись юбки другого, но такого же киноварно-красного платья.

— Лишь над Хозяином горы годы не имеют власти, — сказала вёльха. — И над его жёнами, застывшими в хрустальных домовинах. Проходят десятки лет, а они остаются неизменны. Ты видела их, княжна?

Малика сузила глаза.

— Всё ты знаешь, вёльха-прядильщица. Но так и не ответила, зачем я здесь.

— Богиня Сирпа разворачивает перед человеком тысячи путей, — произнесла она. — Расстилает один шаг за другим, и не всегда мы, её слуги, ведаем, какой будет конец.

Колесо прялки закрутилось само по себе то в одну сторону, то в другую. Потеряв к Малике интерес, Хиллсиэ Ино достала из-за скамьи ритуальный нож, которым обрезала нити. С одной стороны его лезвие было закруглённым, и под стальным слоем туманной дымкой расползались письмена. Ручка была резная, железная.

— …но порой вёльхи-прядильщицы догадываются, что может привести к концу. И не мешают, ибо каждый путь должен быть пройден.

Малика смотрела на нож, не мигая. Она сжала юбки так сильно, что на ткани остались выемки ногтей, а Хиллсиэ Ино проследила за её взглядом, и на дне глаз ведьмы разлился довольный огонёк.

— Завтра ты станешь женой Хозяина горы, княжна. А теперь убирайся.

Девушка была слишком занята своими мыслями, чтобы рассвирепеть в ту же секунду — никто не смеет так ей указывать. Ни ведьма, ни её боги. Пусть Малика сейчас была узницей и драконьей невестой, усталой и простоволосой — она не желала плести кос, и медовая волна лизала пояс. Пусть завтра её возьмёт Сармат — кровь заклокотала в горле, — ничто ей не помешает вырвать чужой наглый язык.

— Убирайся, — повторила Хиллсиэ Ино беззлобно, но страшно, и у её чёрного глаза лопнул сосуд. — Нечего тебе здесь больше делать.

Лицо Малики исказилось, хотя с губ не сорвалось ни слова. Стены комнаты задрожали, и княжна поняла, что у неё очень мало времени. Она не могла потратить его на гнев.

— Я уйду, — зашипела она. — Но сначала ты ответишь на мой вопрос.

Словно бы её не слыша, вёльха вернулась к веретену.

— Если ты та, за кого я тебя принимаю, то пророчишь судьбу многим людям. И тебе известно многое.

Скрипело колесо — громче, громче, голос Малики тонул в шуме. Вёльха отрезала моток пряжи и убрала нож обратно в сундук, а прялка сыто заурчала под её рукой.

— У меня есть брат, он изгнанник и трус, но… — девушка сглотнула, по-прежнему не сходя с места. — Я хочу знать, жив ли он.

Хиллсиэ Ино молчала так долго, что ноги Малики затекли.

— Твой брат? — переспросила вёльха тихо, когда колесо прялки замедлило ход, а нити потекли в морщинистую ладонь шёлком. — Подпаленный сокол. Чёрное выжженное зерно.

Мгновение — и нити в её пальцах скрутились жёсткой проволокой.

— Нет у него ни дома, ни надёжного приюта, лишь соль и холод, — старуха скривила рот. — И путь его нелёгок и длинен.

Малика покачнулась на месте — в голове помутилось. Она не понимала, почему Хиллсиэ Ино говорила о «выжженном» и «подпаленном», едва слушала про путь. Единственное, что важно, — Хортим жив. Он всё-таки жив, и значит, он придёт.

— А теперь убирайся.

И, бросив скользящий взгляд за спину вёльхи, Малика ушла.

* * *

В детстве Малика знала, какой будет её свадьба. Она — единственная дочь великого рода, и обряд выберут ей под стать. Её не спрячут в несколько покрывал, как тукерскую невесту, чтобы, покорную и скромную, отдать жениху. Её лицо закроют лишь тончайшей газовой тканью — достаточно, чтобы избежать недоброго глаза. На её запястья наденут украшения прародительниц Горбовичей, и лучшие мастерицы пошьют Малике платье. Ритуальные цвета Пустоши — зелёный и жёлтый, но княжна сможет пожелать себе красное. И божий человек окропит её лоб миро и окутает благовонным дымом, а затем положит в колесницу, как мёртвую. Кони лучших кровей отвезут Малику к помосту, где в кругу соратников будет сидеть её жених. Знатный и сильный — а иначе ей незачем за него выходить.