Год Змея

В его словах чувствовалось разумное зерно – Хортим пообещал себе подумать, а тем временем Чуеслав Вышатич осушил еще одну чарку и поверх нее с любопытством посмотрел на Вигге. Отшельник сидел сбоку, говорил немного и все больше слушал друзей озерного князя.

– Дружинник, – приветливо обратился к нему Чуеслав, – не обессудь. Но я уже долго тебя разглядываю и все никак не могу понять. Чьих ты будешь?

Вигге привычно вытер кровь в уголках губ.

– Я не дружинник, – ответил он мерно. – Я охотник с далекого севера, и князь Хортим Горбович по доброте своей привез меня в Девятиозерный город.

– Охотник? – переспросил Чуеслав. – Вот уж не думал.

– Отчего же? – вклинился Фасольд и шумно поставил на стол чашу. Но воевода выглядел раздобревшим и не желал никого задеть. – Это Вигге из Длинного дома, и он много лет жил уединенно.

– Ты удивлен, озерный князь, – заметил отшельник. – Почему?

– Видишь ли, Вигге. – Чуеслав подался вперед, постукивая ногтем по тарелке. – Я вышел из народа и таких, как я, издалека могу различить. Ты ведь не из простых, верно?

– Да ну? – Тот вскинул бровь.

– Ну, посуди сам. – Чуеслав развел руками и даже повернулся к Хортиму, будто призывая его в свидетели. – Как ты сидишь, Вигге, как ешь, как смотришь. Здесь так держит себя лишь гуратский князь. – Он несильно хлопнул Хортима по плечу. – Не подумай, что я хочу обидеть тебя, Горбович! Ты говоришь со мной как друг, но кровь в твоих жилах – не вода в ручье.

Хортим и не подумал обижаться, но взглянул на Вигге прищуренно. Сам бездумно сравнивал его то с отцом, то с Мстивоем, но ведь это – вздор.

– Вздор, – озвучил его мысли Фасольд. – Уж не пьян ли ты, Чуеслав Вышатич? А то мерещится тебе всякое.

Вигге казался совершенно невозмутимым, а Чуеслав засмеялся:

– Да нет же! Что я, родовитого от бесплеменного не отличу? – И привстал, обращаясь ко всем – к Фасольду, Архе, Инжуке, своим людям… – Ну вы взгляните, взгляните.

Насупившись, Хортим вытер губы рукавом.

– Не от Мстивоя Войлича ли ты убежал на север? – предположил Чуеслав. – Говорят, было у него много братьев, да всех извел и остался волынским князем. А, впрочем, похоже, я и вправду пьян… Не отвечай мне, Вигге, и прости меня.

Он опустился на место, а Вигге прикрыл бесцветные глаза и мягко улыбнулся:

– Прощаю. Пей, князь, и не будем об этом.

Только Хортиму больше пить не хотелось. Он задумчиво тер обожженные пальцы и чувствовал, как по позвоночнику стекал холод.

Хмель и мёд VIII

Прореха заполнялась рассветным сиянием – белое и нежно-розовое на темном полотне неба. Лесные травы под ногами пахли росой, ветер гулял в деревьях. Он был свеж, этот ветер, и нес с собой утреннюю прохладу: Рацлава, неловко переступая по хрустящим веточкам, куталась в шерстяной плащ Совьон. Воительница шла рядом, придерживая ее за плечо. Кровь, наспех растертая по щекам Рацлавы, засохла, и теперь ее сумела бы смыть только вода; косы разлохматились, будто их трепало множество рук.

– Осторожнее, – гулко сказала Совьон: тропа перегибалась через тяжелые узловатые корни, между которых вился ручей. И у истока – разбухшего от дождей озерца – возвышался Оркки Лис. Окровавленный, усталый, в неподпоясанной рубахе, он стоял по щиколотку в прозрачной воде и локтем утирал пот с лица. Ветви нависали над ним, и на их острых пальцах млело рассветное марево.

– Совьон, – кивнул Оркки. В буреломе за его спиной зашевелились оставшиеся выжившие – мелькнула изжелто-русая голова Лутого. – Рад, что ты жива.

Но в его голосе не слышалось радости – лишь облегчение. Битва отделила их друг от друга: Оркки с Гъялом отправились возвращать приданое драконьей невесты. И им это удалось – в озере качался груженный сундуками плот.

– Но Гуннар погиб.

– Знаю. – Оркки хрустнул шеей. Он видел, как пал последний из воинов Тойву: сражался неистово, несмотря на недавнюю рану, и умер достойно. – Что Шык-бет?

Совьон спускалась к ручью, осторожно проталкивая Рацлаву вперед, – кусочек тонкой нательной рубахи выглядывал из-под черного плаща.

– Мертв.

– Ты убила его?

– Не я, – бросила коротко. – Драконья невеста.

Воительница не стала смотреть, как удивление затянуло глаза Оркки; только, вдавив сапогами рыхлую землю, указала на плот.

– Это все ее приданое?

– Не все, – почти живо отозвался Лутый, выбираясь из-за поваленных деревьев. Выглядел юноша отвратительно – опухший, мокрый, синюшный, с грубыми рубцами. – Там, – он кивнул за бурелом, – еще свертки с невестиными нарядами, тканями и соболиными шкурками. И ее праздничный шатер – походный разбойники сожгли. Как и наши палатки.

Совьон расправила плечи и медленно вдохнула:

– Стало быть, вернули.

– Стало быть, – криво улыбнулся Оркки, не сводя взгляда с драконьей невесты. – Что же ты сделала с ним, Рацлава Вельшевна? Как же ты убила Шык-бета? Подушкой задушила?

Рацлава не ответила, продолжая кутаться в чужой плащ. Но ее пальцы сжали свирель под слоем черной шерсти.

– Оркки Лис, – Совьон укоризненно покачала головой, – я же сказала тебе, что Шык-бета зарежут. Удушение – не его смерть.

– А все ли, что ты говоришь, сбывается?