Год Змея

– Хьялма, – лишь выдохнула она – щеки влажно блестели в лунном свете. – Хьялма, не губи. Я не хотела, – всхлипнула надрывно. – Это морок, слышишь? Наваждение. Безумие. Ты мой сын, и я люблю тебя, я…

– Верно, – сухо заметил Хьялма. – Но в отличие от Сармата, я не только твой сын. Я еще и твой государь.

Ветер застонал за окнами, а князь устало потер лоб и спросил:

– Знаешь, как это называется, мать?

Ингерда бы заревела навзрыд, но сил не было. Хьялма покачал головой и тихо произнес:

– Измена.

Он выглядел утомленным, спокойным и твердым, но никак не удивленным. Это ударило Ингерду больнее всего – будто Хьялма ждал от нее предательства так давно, что оно его даже не тронуло. Княгиня закусила губы, вытирая глаза рукавом нательной рубахи, – колени начали болеть.

– На дыбу вздернешь? – Она вскинула залитый слезами подбородок. – Или бросишь на плаху?

Ответ был хлестким и равнодушным:

– Нет.

Хьялма встал с постели. Перехватил нож и отошел к окну, так и не приказав Ингерде подняться, – луна бросила на его лицо сеть дрожащих узоров.

– Заколи меня сейчас, – попросила княгиня. – Или тебе нужно, чтобы мою смерть увидел весь Халлегат? – Пальцы сжали полы рубахи. – Если хочешь провести меня по мощеным улицам, чтобы каждый прохожий бросил в меня камни, – веди.

Но Хьялма ее не слушал – думал о своем, прижимаясь лбом к приоткрытой ставне. Ингерда и не попыталась бежать: куда? Большего позора она не вынесет.

– Отдай меня своим палачам, Хьялма. Пусть иссекут кнутами, затопчут лошадьми – только не молчи, умоляю!

Хьялма рассеянно дернул плечом.

– Ты напишешь Сармату.

От его тихого, но зычного голоса внутренности Ингерды скрутило в жгут. Осознание пришло быстро.

– Нет. – Она помертвела. – Пожалуйста, не надо.

– Ты расскажешь ему, что я вымещаю на тебе злость, – продолжил сухо. – Что на твоем теле нет живого места – одни синяки. – Ложь. Хьялма Ингерду и пальцем не трогал, и она жила под его крылом, холеная и неприкосновенная. – Ты расскажешь ему, что я грозился замучить тебя до смерти, но верные служанки вывезли тебя из Халлегата, пока я гостил у соратников.

– Хьялма!

– И ты попросишь Сармата о встрече, – произнес жестко. – Весной. На северо-восточном берегу Перламутрового моря, у Рудного излома, принадлежавшего твоему отцу.

– Нет, умоляю. – Ногти Ингерды впились в кожу предплечья. – Все что угодно, только не это. Хочешь – режь меня, рви, наизнанку выворачивай, но я не заманю Сармата в ловушку.

– Заманишь. – Хьялма потерял друзей, братьев, любимую женщину и ребенка – что могло его тронуть? – Мне нужно, чтобы это письмо написала твоя рука. Дрожащая, слабая. Ты не знаешь пыток, и, если понадобится, я прикажу тебя пытать. Не как свою мать, а как изменницу. Пусть письмо, которое получит Сармат, будет запятнано твоей кровью.

– Нет! – Жемчугом блеснули зубы. Лицо перекосилось в судороге. – Я не стану его гибелью.

– Конечно, – медленно ответил Хьялма, захлопывая ставни. – Ты станешь его тюрьмой.

Между ними – всего один удар.

Удар ухающего сердца, удар ритуального кинжала: кровь стучала в висках, и огонь пульсировал в лампадах, скользя по простыням на ложе, по подушкам, по волосам Малики, вьющимся у щек. Княжна занесла кинжал – лезвие войдет в плоть одним рывком. Каким бы ты сейчас ни казался красивым, Сармат-змей, каким беззащитным, рука Малики не дрогнет.

Любить так любить, ненавидеть так ненавидеть: сколько их, женщин, оставшихся в народных легендах? Тех, что резали завоевателей на их же постелях.

Острие рванулось к шее, но успело лишь оцарапать, оставив багряную, княжьего цвета дугу, сочащуюся мелкими каплями крови. Сармат выгнулся и ухватил Малику за локоть, потом отшвырнул и грубо запустил пальцы в крупные кудри. Прежде чем он развернул ее к себе спиной, Малика увидела его глаза – пылающие, злые и совсем не сонные. Рукоять кинжала выскользнула из пальцев.

Мерцали янтарно-гранатовые стены. В ходах Матерь-горы завывал ветер, и ему вторило гневное, рысье шипение Малики. Что же ты, Сармат-змей. Много бед наворотил и горя много принес – слышишь? Пришло время платить – княжна пыталась вырваться и выплюнуть хоть слово, но чужое предплечье сдавило ей шею под самым подбородком.

А Сармат перехватил кинжал – и раскроил ей горло одним отточенным, привычным движением. Потом отпустил. Малика сжала рану, и между пальцев хлынула пузырящаяся, вязкая кровь. Запятнала грудь, подушки и простыни – судорога выломала ей руки, выпростала ноги. Прошлась по сухожилиям каленым железом: больно, больно, боль… и ничего не стало, кроме боли. Из мира вытекла вся краска, оставив после себя лишь тьму. Исчезло ощущение тепла, притупились отчаяние, страх и гнев – была княжна, гордая и статная, но вёльха, живущая в недрах колдовской горы, соткала ей смерть.