Год Змея

…Сармат не шагал по коридорам Матерь-горы – летел, не чуя под собой ног. Малахитовые ходы сменялись сапфировыми, а турмалин вытеснял лиловые подтеки аметиста.

– Ярхо! – рявкнул Сармат, и его голос разнесся эхом. По углам заклокотало: Ярхо, Ярхо…

Обожженные пальцы вцепились в бугристые стены – рубин, алмаз, вкрапления орлеца… Лишь бы удержаться и не упасть. Голова пульсировала и шла кругом. Кожа наливалась лихорадочной краснотой.

– Ярхо! – Его била крупная дрожь. Зуб не попадал на зуб, а сердце сводило болью. Пестрели чертоги – кварцевые, нефритовые и агатовые, но Сармата впервые не трогала их чарующая красота. Было все равно, встретится ли ему кто-нибудь – сувар, марла или одна из жен. Дороже выйдет: попадут под горячую руку. – Ярхо!

Он нашел брата в топазовой палате. Ее пол усыпали богатства – барханы монет, выливающиеся из разинутых ларчиков. Холмы колец и кубков, грозди драгоценных камней, браслетов и брошей – не обращая внимания, Сармат шел, и сокровища хрустели под его сапогами. Словно песок на морском берегу.

Если бы Ярхо мог, то удивился бы, когда Сармат оказался рядом с ним, – гневный, до смерти напуганный, красный лицом. Он перемахнул через ряд сундуков и вцепился в его каменные плечи – с такой силой, что обломил несколько ногтей. Сармат смотрел снизу вверх, и в его глазах отражалось отчаяние.

– Ярхо, – сказал он хрипло, облизывая пересохшие губы. И напрягся, как если бы слова оцарапали ему гортань и вышли не звуком, а булатной сталью: – Хьялма жив.

Ж-жив, – прошуршало эхо.

На каменном лице не дернулся ни один мускул. Но Сармат почувствовал: что-то изменилось. Где-то глубоко, в сплетении затвердевших сосудов, за гранитными белками глаз. Что-то в Ярхо оборвалось, и это был не страх – Ярхо никогда, даже в теле смертного, не боялся Хьялмы. Он не боялся войны или мести, только… Сармат не мог разобрать, что это. Тоска? Усталость?

– Ведьма рассказала. – Слова хлынули изо рта Сармата. – Рассказала, что он идет. Он идет с севера. – Пальцы еще сильнее сжали плечи брата. – Ублюдок. Столько лет, а никак не сдохнет.

Если бы Ярхо мог, то вздохнул бы. А Сармат продолжал говорить – речь шла потоком:

– Наверное, айхи раздобыли ему драконью кожу, – и скривился. – Гнусная, гнусная тварь, где он прятался? Ярхо!

Он приблизился к лицу брата и горячо дыхнул в подбородок.

– Я вырежу его гнилые легкие и брошу наземь. Им там самое место. – Голос надломился. – Ярхо, Ярхо, мы же выстоим, верно? – Он оттолкнулся от тела брата, сплюнул и нетвердо покачнулся на узкой тропинке между сокровищ. – Пусть Хьялма приходит. Пусть приходит, пусть: мне тоже есть за что мстить.

Сармат медленно обернулся, указывая на топазовые стены чертога. Мать. Ярхо не ответил, только прикрыл глаза – медленно, с едва уловимым скрежетом. А Сармат закричал – громко, отчаянно, выпуская боль и ярость. Он поворачивался вокруг своей оси, сгибался напополам – звук летел, летел, раздавался по ходам и палатам. Дробился и множился, вырастая в страшный боевой клич. Ярхо слушал, не выдавая никаких чувств, а Сармат, оборвав голос, зло пнул одну из груд собственных богатств. Отшвырнул сапогом венец, напоминавший княжий; золотой, широкий, с крупным лалом – красный, красный, красный, цвет крови и закатов, поднимавшихся над полем битвы… Помнишь ли, Сармат, как сходились рати и как ломались копья, как умирали твои друзья и жены, как хоронили твоих братьев – одного за другим?

Что же – княжий венец мелко звенел, подпрыгивая на каменном полу. У Ярхо есть каменная орда, а у Сармата – самая таинственная из гор, и нет на свете оплота надежнее. История – колесо, ходящее по кругу: значит, их легенда еще не закончена.

Если Хьялма хочет войны, он ее получит.

Марлы перенесли ее в холодный грот – он щерился зубцами наростов и, плавно изгибаясь, уходил глубоко в недра. Пол был залит водой, и на дне переливались минералы; на стенах бугрились солевые и кварцевые глыбы. Вокруг – морозно-дымчатое марево. Поволока ускользающей, мертвой красоты.

Малику Горбовну положили в хрустальную домовину. Обрядили в богатые одежды – мед и янтарь; длинное подпоясанное платье, расшитое золотом вдоль широкой полосы для пуговиц. Волосы княжны заплели в широкие косы и убрали назад, под тяжелый головной убор. Вплели в них драгоценные камни, украсили цепями-ряснами. Под обруч подоткнули длинную, до самых пят вуаль – Малика лежала на ней. Ее перерезанное горло закрыли кольцами ожерелий, а босые ступни обули в мягкие башмачки. Пальцы обвили нитями – бронзовые с алыми бусинами. Марлы любовно расправили узорные, разлетающиеся рукава княжны. И закрыли ей глаза – каменными ладонями, под звуки мурлычущей песни.