Год Змея

Старая дочь шамана всегда говорила, что чужаки приносят с собой зло. Жаль, что Пхубу вспомнила это слишком поздно. Кому ей молиться, кому предложить в дар свою жизнь – забирайте ее гибкие пальцы, и сильную спину, и черные волосы, которые господин целовал в их лучшие с Пхубу ночи. Женщина задумчиво касалась пучка на затылке – в нем терялись узкие тесьмы с ритуальными орнаментами. На ее коленях лежал недоплетенный амулет: совиные перья, бисер, перекрещивающиеся нити и знаки, высеченные на косточках снежной лисицы. Только хватит ли жадному горю ее любви?

Юноша постанывал под шкурами, борясь с горячечным сном, но Пхубу знала, что сейчас больше ничем не могла ему помочь. Половицы заскрипели под ногами – женщина тихо вышла из комнаты, пахнувшей натопленным деревом и лечебным варом. Она нашла господина там, где Длинный дом переходил в скалу – вечно холодный гранитный зал. Здесь пировали чужеземцы, и здесь ворчал большой камин, чье тепло уносили сквозняки.

Господин сидел в кресле и смотрел на пламя, лизавшее закопченные камни. Лицо мужчины казалось дряхлым: скулы заострились, а глаза выцвели. Длинные скрюченные ногти лениво царапали подбородок, и на руках, как реки, набухали лилово-синие вены. Треугольная бородка и седые волосы сливались с холодной породой стен.

Пхубу молча опустилась у ног господина, а тот словно бы ее не заметил.

Он всегда умел скрывать свои чувства. И когда чужаки вошли в его дом, забылся лишь на мгновение – Пхубу помнила, как он вздрогнул, увидев незнакомца с ожогами. Но потом господин говорил с пришедшими, и отвечал на их вопросы, и держался спокойно и твердо, не выдавая своей тревоги. Но той же ночью рухнул в кресло перед одним из очагов – Пхубу не знала зрелища страшнее.

Господин выглядел мертвым. Пляска огня отражалась в его совершенно пустых глазах, и Пхубу с ужасом понимала, что его кожа тронута инеем и тленом. Женщина различила призрак паутины в волосах и в складках морщин, наледь на ресницах. Господин сидел так до рассвета, застывший и неподвижный, – смотрел, как бесновалось пламя, вслушивался в хруст горящих веток, и трещины ползли из-под его ногтей. Он думал, и Пхубу могла только догадываться, о чем.

Сейчас господин хотя бы походил на живого, и женщина уткнулась лбом в его колени.

– Ступай спать, – попросила ласково. – Здесь слишком холодно.

Он не ответил, лишь выдохнул – изо рта пошел пар – и закашлялся.

Пхубу уже приносила ему одеяла и теплые отвары, но господин говорил, что не нуждается в этом. И сердце женщины сжималось от боли, когда он хрипел и мерз, но отказывался от помощи. Пхубу коснулась губами его лежащей на коленях ладони – та была ледяная. Господин не оттолкнул, хотя и не подался навстречу. Задумавшись, он придерживал лоб пальцами другой руки, упираясь о подлокотник. И смотрел на огонь.

Пхубу прижала его ладонь к своей щеке. Так казалось, что господин ее гладил.

– Тебе следует поспать. И пойти в тепло.

Он молчал, а Пхубу медленно поднялась, проскальзывая между коленей, и обвила его шею, прильнула с поцелуем.

У губ господина был вкус крови и приближающейся беды.

Когда Инжука пришел в себя, Фасольд уже готовился рвать и метать от нетерпения. Для него и его воинов ожидание непозволительно затянулось – еще немного, и Хортиму бы не удалось избежать худшего. Но сейчас, впервые за долгий срок, на сердце юноши было легко.

– Княжич, – прохрипел Инжука, с усилием поднимая шею. Он до хруста сжал руку Хортима и притянул к своему лбу. – Княжич…

Поэтому его любили даже слабым, изгнанным и обожженным. Бешено любили, страшно, и Соколья дюжина знала: случись что, Хортим Горбович не бросит никого из них. Когда чужие князья требовали их крови, когда они умирали от ран и сгорали от болезней, Хортим не раз доказывал, что не отступится от своих людей. Свободной ладонью юноша похлопал Инжуку по плечу.

– Ложись, – кивнул на примятую постель. – Набирайся сил. Ты нам здоровым нужен.

– Когда отплываем? – Не выпуская руки Хортима – сцепленные пальцы уперлись в грудь, – тукер все же откинулся на подушку.

– Как только встанешь на ноги.

– Побыстрее бы, – проворчал Фасольд за спиной княжича. – Нежишься здесь, а мы ждем.

Он стоял у окна в трещинках морозных узоров. С потолка свисали пучки трав и обереги айхов – хмурясь, Фасольд щупал одно из перьев, связанных с бусами и костяными пластинками. Потревоженные амулеты постукивали и шуршали, кружились в воздухе.

Над бровью Инжуки выступила жилка, но Хортим легонько толкнул соратника в грудь. Показал, что переживать не о чем, – Инжука и так чувствовал себя виноватым.

– Отдыхай. – Княжич по-отечески потрепал его за взмокшие волосы. – Боги, как я рад, что ты очнулся.

Скрипнули половицы – вошедшая Пхубу держала крынку с водой, и лицо айхи было темнее ночи. Ленты вышивки на переднике напоминали змей, а красно-коричневый подол лизал лодыжки, укутанные в шерсть. Хортим еще помнил встречу с приветливой Пхубу, но с тех пор женщина если и смотрела на них, то злобно и сердито, будто кто-то ее обидел, хотя Хортим знал, что, кроме Инжуки, к ней не приближался никто из его дружины.