Годы

Если задуматься, главный для нее элемент их отношений — не секс: этот мальчик нужен ей, чтобы вновь пережить то, что она считала для себя утраченным навеки. Когда он водит ее есть в Макдоналдс, встречает под музыку Doors, когда они занимаются любовью на матрасе, на голом полу в нетопленой студии, она как будто заново проигрывает эпизоды студенческой жизни, воскрешает моменты, которые уже были однажды. Теперь все не всерьез, но при этом именно повторение подтверждает реальное существование ее юности, первых опытов, «первых разов», которые в остолбенении от внезапного проживания она не успевала осмыслить. Смысла в них и теперь не больше, но повторение заполняет пустоту и придает жизни видимость логической завершенности. В ее дневнике:

«Он вырвал меня из моего поколения. Но в его поколение я не вошла. Во времени я — нигде. Он ангел, который воскрешает прошлое, делает его непреходящим».

Часто днем в воскресенье, тесно прижавшись к нему в полудреме, следующей за любовью, она впадает в какое-то особое состояние. Она перестает понимать, откуда, из каких городов доходят звуки машин, шаги и слова из-за окна. Она одновременно и смутно — в студенческом общежитии для девушек; в гостиничном номере в Испании летом 80-го; в Лилле вместе с П. зимой; и девочка, свернувшаяся под боком у спящей матери. Она ощущает себя сразу в нескольких пластах своей жизни, которые словно парят друг над другом. Ее сознание оказывается в плену у какой-то неведомой темпоральности, и тело тоже, здесь настоящее и прошлое наслаиваются, не совмещаясь: ей кажется, что можно мимолетно перевоплощаться во все формы того существа, которым она была. Это чувство уже испытанное, эпизодическое — возможно, его вызывают наркотики, но она их никогда не принимала, считая высшим кайфом трезвость мысли, — и теперь она воспринимает его как бы укрупненно и замедленно. Она нашла ему имя — чувство палимпсеста, хотя, если полагаться на словарное определение — «манускрипт, написанный поверх другого, затертого текста», — это слово не совсем подходит. Она видит в нем возможный инструмент познания — не только применительно к себе, но познания универсального, почти научного — она пока не знает чего. У нее в планах — написать о женщине, которая прожила с 1940 года до наших дней, и этот проект преследует ее все неотступней, вызывая досаду, даже угрызения совести от того, что она все никак его не осуществит. Она хотела бы, видимо, под влиянием Пруста, сделать это ощущение прелюдией к нему: но ее предприятие будет основано на реальном опыте.

Это ощущение, далекое от слов и языка вообще, последовательно утягивает ее к первым годам, лишенным воспоминаний, в розовое тепло колыбели, сквозь серию отдалений — как на картине Доротеи Таннинг «День рождения» — и отменяет поступки и события, и все, чему она научилась, о чем думала, чего хотела и что привело ее сквозь годы именно сюда, в эту кровать с лежащим рядом молодым человеком: это ощущение отменяет ее жизнь. Но ей, наоборот, хотелось бы в своей книге сберечь все, что было вокруг, что присутствовало постоянно, сохранить обстоятельства жизни. Разве само это ощущение не отражает историю, изменения в жизни женщин и мужчин и эту возможность испытывать такое, лежа в свои без малого пятьдесят восемь возле двадцатидевятилетнего мужчины, без малейшего смущения, — да, впрочем, и без особой гордости. Она не уверена, что это ее «чувство палимпсеста» — более мощный эвристический инструмент, чем другое, тоже частое ощущение, что ее жизнь и ее многочисленные «я» живут среди героев книг и фильмов, и что она — это потерявшаяся в Манхэттене Сью или Клер Долан из двух недавно виденных фильмов, или Джен Эйр, или Молли Блум, или Далида.

На будущий год она выйдет на пенсию. Она уже выбрасывает конспекты, свои аннотации книг и планы лекций, избавляясь от всего, что было оболочкой ее жизни, как будто расчищая место для проекта книги, чтобы не за что было спрятаться и откладывать на потом. Наводя порядок, она натолкнулась на цитату из начала «Жизни Анри Брюлара»: «Мне стукнет пятьдесят лет. Давно пора познать себя…» Когда она выписала эту фразу, ей было тридцать семь, теперь она достигла возраста Стендаля и переросла его.