Годы эмиграции

На нашем пути стояли "левые элементы" - русской эмиграции и французской политической общественности. Первые состояли из двух категорий: из политических эмигрантов царского времени, не имевших возможности или охоты вернуться в Россию за короткий период Февральской революции, и из многотысячной политически-аморфной массы участников русского экспедиционного корпуса и русских военнопленных, переправленных во Францию после перемирия. Среди этих последних, застрявших на чужбине после окончания войны, преобладала понятная, почти стихийная тяга к скорейшему возвращению к себе домой. Это, естественно, склоняло их к терпимому, а то и сочувственному отношению к советской власти, как заступнице за незаконно задерживаемых иностранными "империалистами" соотечественников.

Общим явлением было, что, после первой мировой войны, русской революции и падения трех многовековых и, казалось, незыблемых монархий, во всех странах радикальные движения становились еще более радикальными и крайними. Во многих социалистических партиях происходили отколы и расколы. Во Франции этот процесс протекал, может быть, более ярко и бурно. Во всяком случае отталкивание от личного режима Клемансо захватило и французский либерализм. Оно легко оборачивалось и более чем снисходительным отношением к "рабоче-крестьянской" диктатуре Ленина. Эти настроения проявились на заседании "Лиги прав человека", посвященном обсуждению положения в России, в котором принял участие Авксентьев.

Руководители Лиги, профессора Эмиль Кан и Олар, обратились публично к русским демократам и социалистам, противникам большевиков, с "просьбой о жертве не самолюбием, а идеями" и согласии пойти на переговоры с большевиками во избежание реакции в России и предотвращения общей войны в мире. Олар защищал эту просьбу не теми доводами, что Кан, но и не теми, какими пользовался раньше сам и которые выделяли его из ряда французских историков великой революции, сделав его имя популярным среди русской интеллигенции. Профессор Олар ссылался на то, что и {27} французская революция сделана была диктаторским меньшинством, "в форме Советов". Муниципальные комитеты 1789 года, а потом комитеты революционные прибегали в Франции, как и у вас в России, к приемам, о которых повсюду в Европе и даже во всем мире говорили тогда, что это приемы бандитов. Но мы таким путем преуспели.

Всякая революция дело меньшинства. И когда мне говорят, что Россию терроризует меньшинство, я говорю себе, пояснял Олар, - Россия в революции.

А. Олар вспоминал происходившее в конце XVIII столетия, и при этом забывал или не хотел припоминать то, что сам писал и чему учил многочисленных слушателей и читателей. Почти накануне мировой войны Олар упрекал своих коллег, французских историков, за то, что они брали революцию "en bloc", целиком, - Робеспьера, Марата и Колло д'Эрбуа объединяли с Дантоном и Мирабо; за то, что словом "Революция" они обозначали и принципы революции, и период, в течение которого протекали самые противоречивые события. По Олару, понятие ограничивается его существом, а "Революция состоит в Декларации прав, составленной в 1789 году и дополненной в 1793 году и в попытках ее осуществления. Контрреволюция - это попытки к тому, чтобы отвратить французов от действий соответственно Декларации прав, то есть согласно разуму, просвещенному историей". ("Histoire politique de la Revolution Francaise", p. 782, 1913).

Таким образом среди прочих завоеваний Октября оказалась и великая смута умов, внесенная им в самые, казалось бы, просвещенные и трезвые круги европейских ученых и политиков. Десятки лет спорил Олар с проф. Матье и всей школой апологетов Робеспьера и монтаняров для того, чтобы опыт Ленина убедил его в исторической правде "патриотического исступления" Робеспьера. Возражавший Олару и Кану Авксентьев аргументировал доводами французов: величайшую реакцию несет с собой большевизм; уставший от анархии, подавленный, измученный, в конце концов, отчаявшись, народ кончит тем, что примет, станет взывать о каком-либо "порядке". Авксентьев даже заявил, считаясь с психологией французской аудитории, что существует будто бы громадное различие между якобинцами и большевиками.

Выступал Авксентьев и у своих "братьев"-масонов. Имел, как обычно, большой ораторский и личный успех, но политического эффекта не достиг. Пробовали мы и коллективно воздействовать на французских социалистов. Так Авксентьев, Зензинов, Фондаминский, Руднев и я встретились за завтраком с руководителями социалистической партии, Леоном Блюмом, Реноделем, Венсеном Ориолем, Мутэ, Керенский был в Лондоне. Беседа прошла дружески, но практических результатов не имела.