Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река

— Товарищ полковник, вам большущее письмище…

Разрумяненный морозцем, будто красная девица, старшина Ракитянский вошел в комнату с двумя дымящимися котелками. На груди из-за борта шинели у него торчал зеленый пакет. Канашов посмотрел на пакет, догадался:

— Больше месяца молчали. Темпы работы у них черепашьи, а журнал еще военным называется.

Комдив торопливо вскрыл пакет. В нем его статья «О действиях танков в наступательном бою зимой». Он сразу же прочитал конец препроводительной бумажки: «Ввиду вышеуказанных спорных положений и ошибочных утверждений автора, противоречащих статьям полевого и боевого уставов (далее — ссылки на параграфы и страницы), ваша статья не может быть помещена в журнале». В конце петляющая, будто лесная тропинка, подпись.

— Кроты журнальные, — проворчал комдив. — Не больно ты меня порадовал, старшина.

Ракитянский прекратил резать хлеб и застыл с ножом в руках, виновато улыбаясь полковнику.

— Ну, чему ты улыбаешься? Не хотят печатать статьи…

Дверь распахнулась, и на пороге появился комиссар дивизии Шаронов. Дверь заставила его согнуться. Он скинул шапку. Светлые пышные волосы, будто стружки, рассыпались по потному лбу.

— Здравия желаю, Михаил Алексеевич, — протянул он руку. — У тебя климат зимний, только что без ветра. Закаляешься, значит, по-суворовски, — потер он озябшие руки. И тут же насмешливо и строго спросил: — Вы чего морозите комдива, Ракитянский? Кругом леса, а у вас небось дров нет.

Старшина сдержанно улыбнулся.

— Садитесь, товарищ батальонный комиссар, — пододвинул он табурет и объяснил: — Не велит товарищ комдив много топить. «От тепла, — говорит, — да от переевшего брюха лень в человеке быстро заводится».

— Меня только что обогрели, будто оглоблей. — Канашов резанул кулаком воздух. — Борискин какой-то подписал, — швырнул он бумагу. — Читай! Для себя я сделал крепкие выводы…

Шаронов пробежал глазами бумагу.

— А ты чего крылья опустил? Настойчивее действуй… Пиши в другой журнал. Пусть поймут, что с фронтовиком имеют дело, а не с кабинетным ученым. Ортодоксы!..

— Не в этом дело, Федор Федорович. Беспокойство меня одолевает. — Как же дальше военную науку двигать, если она в понятии тех ортодоксов вся в рамки одних уставных положений заключена? Смакуют всю жизнь высказывания непререкаемых авторитетов и топчутся на месте…

— А на мой взгляд, сейчас не столько о теории надо беспокоиться, сколько об использовании боевого опыта, — сказал Шаронов.

— Согласен, комиссар. Тяжкие отступательные бои нашим войскам в 1941 году выдержать довелось. Имеется теперь и опыт зимнего наступления. Для командиров и бойцов он не меньше, чем хлеб и оружие, нужен. Не с кем-либо, а с немцами воюем…

— Это многие понимать сейчас стали. А вот что с этим опытом делать дальше, не многие знают.

— Обобщать боевой опыт, Федор Федорович, надо и на нем армию по-новому воевать учить. Из чего же берут начало наши военные теории, как не из боевого опыта? — Канашов встал, заложив руки за спину, прищурил один глаз. — По мнению наших военачальников, с одной стороны, вроде не время об этом разговор вести: война, врага надо бить. А с другой — главное в том, как бить, чтобы наверняка? Одним удачным боем и даже несколькими операциями войны не выиграешь. Это частный успех, личный. Одному повезло, и только. У него больше смекалки и опыта, он хорошо воюет, его повышают и награждают, а до других ему дела нет…

— Мелкособственническое отношение к большому государственному делу, — вставил реплику Шаронов. — Успех эгоиста-одиночки!

— Похоже, что так… А чтобы двигать нашу военную науку, надо коллективно обобщать боевой опыт. Я тебе, Михаил Алексеевич, скажу откровенно. Когда с твоей легкой руки послали меня на курсы, в академию, многому я там научился. Но и меня подчас не удовлетворяли лекции уважаемых преподавателей. Какая же это наука, если в ней все известно, все открыто и каждое положение непререкаемо и железобетонно? Больно уж в лекциях все гладко, стандартно, нет пищи для размышления, для творческого раздумья. Заучи и действуй. А на днях столкнулся я в одном нашем батальоне с таким явлением. Спорят командиры между собой. Один из них бывалый фронтовик, другой только что недавно прибыл в дивизию с новым пополнением. И спорят они о том, о чем ты до этого говорил. Фронтовик заявляет, что в боях мы и научились воевать как следует. Командир-новичок не отвергает боевого опыта, и авторитет фронтовика над ним довлеет, но и в то же время он ставит вопрос: а как же быть с уставом? Зачем же тогда нас по нему учили?

— Что же ты им ответил? — заинтересованно спросил Канашов и, закурив, протянул коробку с папиросами комиссару.

— Ответить-то я ответил, но, признаться, не очень их убедил мой ответ…

— Ну, а все же, как ты им разъяснил?

— «На мой взгляд, — говорю, — и устав надо знать хорошо и сочетать эти знания с боевым опытом. Одно только дополняет другое, а отнюдь не исключает». Возразил мне фронтовик: «Устав довоенный не научил нас воевать. Иначе почему же нас бьют немцы? И теперь, — утверждает, — на войне совсем уставы не нужны…»