Годы, как птицы… Записки спортивного репортера

Тем временем музыка зазвучала громче, это катер причалил к берегу, чтобы высадить одну партию туристов и захватить следующую для морской прогулки – обязательный элемент экскурсионного вояжа. Старушка тут же среагировала:

– Я специально прихожу сюда, чтобы послушать эти слова: «Тихо плещет волна, ярко светит луна, мы вдоль берега моря идем, и поем и поем…» Они словно про меня. Девчонкой я гуляла здесь с моим Димой, пока не началась эта проклятая война. Мне без малого 16, в десятый перешла, Дима на два года старше, он уже морскому делу учился. Шли, крепко держась за ручку, и громко, не стесняясь, распевали нашу любимую: «Дан приказ ему на Запад, нам в другую сторону». Про Диминого деда, он воевал в Гражданскую.

– Дима был вашим женихом?

– Можно и так сказать, только не случилось нам обвенчаться. Погиб мой морячок, когда десант в Керчи высаживали, не дожил до освобождения родного Севастополя. Я так и не вышла замуж, больше никого не смогла полюбить, одна вот старость коротаю. Двоюродная сестра есть, но она далеко, на Урале. Лет пять не виделись, на пасху последний раз приезжала.

Тишина. Только звуки вальса, подхватываемые легким ветерком, нарушали ее. Накрапывавший мелкий дождик прекратился, края облачков нежно облизало солнце. Сразу заметно потеплело.

Севастополь благоухал осенней зеленью кипарисов и платанов и всей цветочной радугой, чайки не стеснялись подлетать к берегу и, опустив крылья, словно заглядывали прохожим на набережной в глаза: ну не жадничайте, покормите нас хоть чем-нибудь. У нас были вкусные булочки с клубникой и вишней, прикупленные на пристани в Балаклаве, куда мы заглянули по дороге в Севастополь, и мы охотно поделились ими со свободолюбивыми красавицами-птицами, музой моряков.

Старушка вдруг встрепенулась, снова повернулась к нам и сказала:

– А «Севастопольскому вальсу» где-то здесь, на бульваре, должен скоро памятник ему появиться, знаете об этом? Двое кружатся в вальсе, девушка в легком ситцевом платьице и молодой военный моряк. Когда установят, мне кажется, как увижу его, так сразу нас с моим Димой и вспомню.

Она ни разу не назвала его полным именем – Дмитрий, только так – Дима, редко – Димочка.

Откуда нам, заезжим москвичам, знать про этот символичный памятник, и как жаль, расставшись с нашей соседкой, мы не удосужились спросить ее имя. Она, уходя, сообщила еще, что чаще всего в то счастливое довоенное время они танцевали под мелодию «В парке Чаир». Ох, как моя мама любила ее; в отцовском военном городке, рассказывала она, по вечерам без конца крутили эту пластинку, она уже скрипела-шипела, сколько иголок на патефоне поменяли. «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль, снятся твои золотистые косы, снится веселая звонкая даль…» Розы на огромных клумбах на широкой парковой аллее, что вела к городскому театру, давно распустились, радуя глаз, вот только миндаль мы не заметили, отцвел, видимо, уже… А косы? Может, у нашей соседки они и были золотистые, но время и переживания посеребрили их.

– А где у вас тут этот парк? – через минуту нам стало стыдно за свою дремучую неосведомленность, когда старушка, с укором взглянув на нас, поведала, что парк этот вовсе не в Севастополе, а там, где кончается Севастопольский тракт (так и сказала: не шоссе, а тракт).

– Вы где отдыхаете? В Гурзуфе? Так это же рядом с вами. Где Мисхор, Ласточкино гнездо, Воронцовский дворец. Сколько таких замечательных мест в Крыму, почаще приезжайте, за раз все не объедете.

Посетовала, что самой вряд ли доведется еще побывать в парке Чаир, все-таки 89 годков скоро стукнет. «А вы обязательно наведайтесь, в Москве вашей златоглавой такого сроду нет».

В последних словах почувствовался одновременно и некий вызов, и гордость за свой край. 89? Крепкое, однако, довоенное поколение. И телом, и духом. Столько горя и несчастий перенести, столько горестных слез войны пролить – и не сломаться, не сдаться.

Она, на удивление, довольно бодренько приподнялась, опираясь на палочку, откланялась и медленно побрела в сторону фонтана, оставив нас в раздумье: памятник песне, что-то необычное в этом есть, всенародное признание что ли? Как у Пушкина с его воздвигнутым нерукотворным памятником, к которому, уверен был поэт, не зарастет народная тропа. И ведь к таким душевным песням не зарастает. Ольга вдруг запела: «Я вижу везде твои ясные зори, Одесса! Со мною везде твое небо и море, Одесса! И в сердце моем ты всюду со мной, Одесса, мой город родной!»

А что другое могла затянуть коренная одесситка, хотя и живет уже немало лет в Москве. Эта песня Тони из оперетты «Белая акация» давно стали гимном ее любимого города, ровно в полдень фрагмент из нее звучит на Приморском бульваре, как пушечный выстрел в Петропавловской крепости Петербурга.