Годы на привязи (цикл рассказов)

Но несколько парней в полосатых майках сбивают ее с ног и устремляются в бешеном беге ко мне. Один из них выделяется и оставляет других в пыли полуденной жары. Вырывает у меня сумку и, не замедляя бега, выворачивает ее. Из сумки вываливаются сальные штаны. В штанах карманы. Проверив их, парень ничего не находит и равнодушно бросает сумку вбок. И все, как жеребцы, поворачивают обратно и удаляются мелким блатным шагом.

Я поднимаю штаны и роюсь в карманах. В карманах другие карманы. Я расстегиваю их и там обнаруживаю три карманчика, в каждом из них по несколько туго свернутых червонцев. Разглаживаю деньги и высоко поднимаю над головой:

— Во-от! Тут деньги! — кричу.

Женщина, ставшая уже равнодушной, снова истерично визжит:

— Мои!

Но тройка парней снова сбивает ее с ног. Я бегу в сторону сарайчиков, петляю между заборами, пытаюсь уйти от преследователей, но ясно, что они поймают меня и отберут деньги.

Я в тупике. Прижат к стене.

— Деньги!

Разжимаю кулаки. Скомканные потные бумажки падают на песок. Один из парней брезгливо переворачивает их пальцами ноги. На песке валяются лотерейные билеты.

— Где деньги, гнида?!

Из глаз сыплются искры. Как бы голову мою не прилепили к стене, как кизяк. Трещит подбородок. Сгибаюсь от удара в живот. В конце белого тупика розовым пятном растекается жена.

— Избивают!!!

Пляж почти безлюден. Вмешаться некому. И все же парни оставляют меня и удаляются блатным шажком.

— Чего орешь, дура! — сквозь зубы цедит один из них, поравнявшись с ней.

Выплюнув кровь, подымаю билеты. Тираж был недавно. Помню, в сегодняшней газете таблица.

— Где газета?

— Одежду завернула. Больно?

— Пошли.

Выходим на берег, направляемся к вещам. Ни истеричная женщина, ни парни, играющие в мяч, не обращают на нас внимания. Она открывает сумку и выдергивает из тряпок газету. Выигрыш! «Волга»!

— Я выиграл машину! — кричу я, вскакивая. Женщина кидается на меня:

— Моя!

Но парни сбивают ее с ног. Один из них перехватывает билет на лету. Между парнями начинается драка.

— Еще машину выиграл! — кричу я.

— Моя!!!

Двое оставляют третьего и снова сбивают женщину с ног.

— Бесстыжие! Имейте совесть! Это мой билет! Совсем облик человеческий потеряли!

— Еще машину выиграл!

Все выигрывают. Каждому по машине. И все довольны. Смеемся, обнимаемся.

Парни отворачиваются от нас, о чем-то совещаются, поворачиваются к нам, суровые.

— Гони сюда билет, старая крыса!

— Не отдам! — кричит женщина.

— Тебе говорят, по-хорошему!

— Зачем вам две машины? — вмешиваюсь я.

— Заткнись! И с тобой будет разговор.

— На одной будем ездить, другую загоним, — заявляет весело другой.

Вожак приближается к женщине и зажимает пальцами ее нос. Женщина царапается, бьется. Вожак кивает дружкам. Те закручивают ей руки.

— Ни мне, ни вам! — летят клочья.

— Ах ты, падла!

— Не надо! — прошу я. — Возьмите мой. Нам достаточно одной машины.

— А нам недостаточно! — со смешком говорит вожак.

Нам уже не хочется сопротивляться, уподобляться им. Мы сидим под тентом на прохладном песке и смотрим, как эти загорелые, здоровые ребята дерутся между собой. С моря приятно дует, охлаждая наши ладони.

— Что тебе приснилось? — спрашивает она. — Бормотал чего-то.

— Ничего, — говорю. — Ничего.

После обеда стоим за большим камнем, точнее, скалой, нагретой солнцем, на обочине дороги и строим планы на будущее.

— Поселимся где-нибудь, недалеко от города. И будем работать. Захочется шума городского — на платформу. Все придет в свое время. Чего торопиться! Не спеша будем доживать свой век.

— Я еще не жила, чтоб доживать!

— Тогда, ну что ж… Ты пойдешь жить, я — доживать.

— Заурядность есть сознание своей бездарности.

— Да брось ты.

— Талантливость тоже роль, ее нужно играть.

— Выше себя не прыгнешь.

— А вдохновение и есть прыжок выше себя. Ремесло становится искусством там, где есть такие прыжки. Это твои слова! — горячится она. — Я как попугай повторяю твои слова.

— Спасибо. Ты мне льстишь. Значит, больше не могу прыгать. Устал от неустроенности. Заведем мастерскую. Лес рядом. Снег. А на море можно ездить каждое лето.

— А телевизор, машина — будут?

— Конечно!

— Полная идиллия? Та, ненавистно-мещанская?

— Просто жизненная. Мы же не изменим самим себе.

— Изменим! Сам же говорил, что человек критически думает, пока у него ничего нет. Дай ему кусок полакомей, он тут же… Эти непризнанные гении недовольны всем до тех пор, пока не признаны. Признают, и у них сразу появится страх за свое благополучие. Художник должен жить на дне и смотреть на мир снизу — твои слова?

— Должен смотреть объективно.

— На многое раскрыл ты мне глаза. Но я тебя сейчас не понимаю.

— В чем ты меня обвиняешь?

— Сам прекрасно понимаешь!

— Да не собираюсь я сложить оружие, но и шею сломать не хочу.

— Но уже то, что ты предаешься таким настроениям…

— Пойми, мне уже двадцать пять. Ни кола ни двора у нас. Дети пойдут. Сколько можно витать там! Это же ненормально!

— Между прочим, я полюбила тебя за эту ненормальность!

— Действительно, я выделялся этим среди других в институте. Девушкам нравятся такие. Поначалу, конечно.

— Не знаю…

— Погоди, ребенок родится, и поймешь.