Годы нашей жизни

В медицинском мире знают многолетние исследования Мельниченко над изменением неклеточных структур при туберкулезе. Выводам, изложенным в докторской диссертации ученого (а над ними задумались не только фтизиатры), предшествовали четыреста опытов над мышами, кроликами, свинками и другими животными, которым прививали туберкулез. Четыреста экспериментов, каждый из которых длился от пяти минут до многих месяцев.

Мы стоим у лабораторных шкафов, где к банкам с формалином привязаны надписи: «Архив свинок Анны Васильевны», «Кролик доктора Мельниченко», «Петухи 1962 год» — и думаем о том, что каждому из этих экспериментов ученый отдал какую-то часть собственного сердца, потому что, вероятно, без этого нет ни науки, ни ученого.

И первые ростки этого увлечения наукой, желания быть полезной людям надо искать еще в школе, в пионеротряде.

Анна Васильевна не очень охотно рассказывает о себе.

Но и она увлекается, вспоминая, как девочкой приходила на пионерскую линейку. Каждый, сделав два шага вперед, говорил, как он собирается жить и выполнять заветы Ленина.

В то утро, когда они впервые переступили порог школы, учительница Анастасия Ивановна Дудник каждому из ребят подарила красную гвоздику.

Такая здесь была традиция.

Цветок нужно было засушить и сохранить на память.

Теперь пройдена большая дорога. Прожиты нелегкие годы. Сама жизнь испытывала их на верность великим идеям, о которых школьный класс писал в своем письме.

Мы видим нашу жизнь и наши дни сквозь призму судьбы одного школьного класса.

В строе мыслей и чувств, в нынешних характерах мастеров и ученых, врачей и инженеров из третьей группы «А» узнаешь многое, зародившееся в школе, в пионеротряде.

Мы говорили с бывшими учениками 43-й школы о жизни, о работе. У каждого были свои сложности, трудности, у иных немалые горести и неудачи. Но нет разочарованности, нет пустоты. Никто не чувствует себя лишним. Всем нашлось место в жизни. Есть дело, которым увлечен, работа, которую любишь.

Тут уж следовало бы поставить точку. Но у автора есть просьба к читателям. Всем, с кем довелось встречаться во время этих поисков, мы задавали вопрос о судьбе беспризорного Петьки. Одни помнят, что поначалу он учился в 43-й школе, другие говорят, что был переведен в художественную школу. Дальше его след затерялся. И хочется надеяться, что кто-нибудь из прочитавших эти строчки сможет досказать его историю.

ГЕНЕРАЛ И ПОЭТ

Храбрость — это концентрация всего лучшего в человеке. Генерал-майор З. Выдриган

Не стань я поэтом, я был бы военным. Э. Казакевич

В пачке писем, которые Казакевич достал из ящика, он сразу узнал на конверте знакомый почерк Выдригана. И первым стал читать письмо Захара Петровича.

Три недели назад они встретились в Херсоне и вдвоем поездили по Приднепровью. Вместе с письмом Выдриган посылал снимки. Он поругивал фотографа за то что Казакевич получился подслеповатым.

Казакевич рассмеялся. Это не первые неудачные фотографии.

«…Нечего пенять на объектив, если оригинал виноват…»

А старик выглядел молодцевато. Бритоголовый крупнолицый человек с усами внимательно смотрел сквозь стекла очков. Усы, скрученные в тугие колечки, торчали весьма воинственно. Но очки в железной оправе придавали лицу мирное выражение. Во всем облике было что-то от школьного учителя.

Однако какими обманчивыми могут быть внешний вид и первое впечатление!

О Захаре Петровиче Выдригане писалось и рассказывалось не очень много. Но это еще ничего не доказывает. Как говорил Марк Твен, порой курица снесет яйцо, а кудахчет так, словно снесла целую планету.

Захар Петрович имел дело с планетами, с большими масштабами.

Иногда самому не верилось, что судьба одного человека может вместить столько подвигов, приключений, переживаний…

КЛЮЧИ ПОТСДАМА

Надо уметь учитывать момент и быть смелым в решениях. В. И. Ленин

Они шли на Берлин.

Апрельским утром начальник штаба 175-й дивизии передал комдиву новые листы военных карт. Выдриган расстелил их, долго рассматривал и молча ткнул пальцем в лист, на котором сплетение кружков, квадратов, треугольников обозначало окраины Берлина.

Сколько за эту войну прошло через его руки карт — трехверсток и пятиверсток, русских и немецких, прежде чем на стол легла вот эта, где уже видны подступы к Берлину.

Выдриган не был сентиментальным человеком, но начальник штаба заметил, что комдив растроган. Он ничего не сказал. Только, потирая веко и, должно быть, отвечая каким-то промелькнувшим мыслям, повторил свое обычное:

— Мда, вот так, козаче.

В эти часы внимание Выдригана сосредоточено на продвижении батальона к Берлину. Комдиву, поглощенному делами, теперь не до мечтаний. И все-таки ему не раз являлась мысль: может быть, именно 175-й предстоит кончать войну в гитлеровском штабе имперской рейхсканцелярии…