Годы нашей жизни

Который путь к Варшаве прикрывал.

Города нет, но огонь такой сильный, словно его ведут из всех обгоревших коробок, из-за почерневших стен.

Захар Петрович переправился вместе со штурмовыми батальонами, и его НП уже был на западном берегу. И здесь, возле дамбы, Батю ранило осколком снаряда в голову.

Выдриган упал. К нему бросились Казакевич, офицер Назаров. Из раны текла кровь, и струйки ее ползли по морщинам лица, ставшего восковым, крупные капли падали с усов.

— Комдив ранен! — закричали связные.

— Спокойно, без паники, — произнес Выдриган. Он бодрился. — Пули и осколки чинов не разбирают…

Кто-то побежал за военфельдшером.

Над дамбой рвались снаряды.

— Плащ-палатку! — крикнул Казакевич, и вместе с офицером Назаровым они понесли комдива по узким траншеям. Полковник потерял сознание…

…В Москве уже прогремел салют в честь взятия «важного опорного пункта обороны немцев и крупного железнодорожного узла».

Срочно составлялись наградные листы.

Левитан читал приказ Верховного главнокомандующего о войсках, отличившихся в ковельских боях, и в фамилии Выдригана подчеркнуто звучали согласные. А сам Выдриган, обвязанный бинтами, как чалмой, в это время с трудом приходил в себя. Его ни на секунду не покидала военфельдшер Ольга Утешева.

Рана оказалась более серьезной, чем думали сначала. И комдив обещал всей медицине армейского госпиталя полную покорность и строжайшее исполнение требований, пусть только не отправляют его в тыл.

РАЗДУМЬЯ НА ГОСПИТАЛЬНОЙ КОЙКЕ

Дивизия продолжала наступление. Через две недели после Ковеля она уже сражалась с фашистскими оккупантами в Польше.

22 июля, на рассвете, из небольшой деревушки, лежавшей на линии фронта, выехали семеро всадников.

Один из этих семерых был в очках, худ, сутул, но в седле сидел весьма уверенно. О нем когда-то хорошо сказал комдив:

— Выглядит как воробей, а действует как сокол. Неужто нам лучше орел с виду и чижик по сути?..

Желтая сухая пыль недолго клубилась над всадниками. Вскоре они свернули на опушку. Густым лесом семеро пробирались в тыл к немцам, чтобы к началу нашего наступления захватить на шоссейной дороге мост через речку, вызвать панику в стане врага.

В пути конники встретили небольшой немецкий отряд. Внезапными автоматными очередями они причинили урон врагу. Сами же конники потерь не понесли. И только один из них получил тяжелое ранение правого плеча. К тому же осколок гранаты угодил ему и в ногу. Это был капитан Казакевич. Он торопил товарищей, перевязывавших ему раны. Надо было спешить к мосту, до наступления оставалось не больше тридцати минут. В девять ноль-ноль дивизия начнет операцию…

Комдив Выдриган в это время находился в госпитале. Рана заживала. Полковник чувствовал себя сносно. Как ни старались его оградить, Захар Петрович получал подробную информацию о дивизионных делах. И здесь узнал о новом ранении Казакевича.

— Ты мне только скажи правду, какое у капитана ранение? — допытывался он у посланца из дивизии.

На третий день после этого ранения, лежа на госпитальной койке, Казакевич писал:

«…Итог за три года и один месяц: я совершил не менее пяти подлинных подвигов; в самые трудные минуты был весел и бодр и подбадривал других; не боялся противника; не лебезил перед начальством; не старался искать укрытия от невзгод, а шел им навстречу и побеждал их; любил подчиненных и был любим ими… сохранял юмор, веру и любовь к жизни во всех случаях; был пять раз представлен к награждению орденами и получил пока только один орден. Из рядового стал капитаном; из простого бойца — начальником разведки дивизии… Не использовал своей профессии писателя и плохое зрение для устройства своей жизни подальше от пуль; имел одну контузию и два ранения».

Тут нет ни зернышка неправды. В дивизии это знали многие, и не только те, кто ходил с Казакевичем в разведку или в атаку.

Но, пожалуй, лучше всех натуру Казакевича понимал сам Выдриган. Он не раз задумывался над тем, как сложились их отношения. В госпитале у него было больше, чем где-либо, времени для размышлений. За что он так любил Эмму? Его любовь редко бывала слепой.

«Он честен не только перед людьми, но и перед самим собой. А это сделать в жизни очень трудно. Он храбр. У него знакомая слабость: храбрым прощать многое, трусам — ничего. Он любит жизнь и умеет жить так, как должен жить человек… И человек он веселый».

Всегда спокойный, выдержанный, неторопливый Выдриган и порывистый, острый, горячий, но рассудительный Казакевич… Внешне они очень разные и очень родные друг другу по духу, по характеру. Большая разница в возрасте, в положении не мешала им быть близкими товарищами. Однако тут была не только крепкая боевая дружба.

Сердце Захара Петровича, потерявшего трех сыновей — двух родных и приемного, — глубоко изранено. Отцовскую боль и острую тоску по сыновьям он хранил в себе, никому не выказывая.

Казакевич полюбил в Выдригане не только отважного солдата, комдива, героя. Ему стал близок и дорог этот человек трудной, необычайной судьбы, оставшийся без семьи. Он испытывал к нему сыновние чувства — добрые и нежные.