Годы нашей жизни

Как видит читатель, все происходило, будто в пьесе. Пожалуй, в самом деле это сюжет для драмы или оптимистической трагедии. И в этом ничего удивительного, потому что драматическая пьеса, наверное, только тогда настоящая, когда она истинное зеркало, отражающее всю необыкновенную сложность нашей борьбы, поражений и побед.

Поздно вечером полковник Выдриган уезжал с КП, чтобы подготовить дивизию к новому бою. На душе у него было легко и в то же время как-то тяжело. Тяжело потому, что пережитое в такой день никогда не проходит бесследно. А легко потому, что его готовность вести дивизию в бой, а если потребуется, в любую минуту отдать Родине жизнь, была беспредельна.

Утром дивизия взяла этот населенный пункт, понеся не очень большие потери, сохранив управление. И первым позвонил Выдригану, поздравляя с этой победой, командарм.

Командир разведроты Казакевич один из немногих, кому Захар Петрович впоследствии сам поведал историю этого дня своей жизни, не забыв, справедливости ради, сказать и про звонок командарма и как искренне звучал его голос. Рассказал по дружбе, по доверию, из чувства искренней симпатии, которую питал к своему очкастому, близорукому и храброму командиру разведчиков. И еще потому, что давно заметил в его характере черту, которую очень ценил в людях:

— Если Эмма в чем-либо убежден, он никогда не откажется от своих убеждений в угоду начальнику.

СТИХИ И СВОДКИ

Однажды после того, как Казакевич доложил комдиву последние данные о противнике и они вместе поколдовали над картой, Выдриган, сдвинув на лоб очки, спросил:

— Слушай, козаче, вирши пишешь?

— Пишу донесения. Разведотдел требует новую сводку.

— А дивизии, кроме сводки, нужна еще новая песня… Теперь, после Ельни, нужна своя походная.

Оружьем на солнце сверкая,

На запад штыки устремив,

Дивизия наша лихая,

Как буря, пошла на прорыв.

Ни Лебедев-Кумач, ни Дунаевский в дивизии не служили. Довелось Казакевичу самому стать песенником и сочинить марш дивизии:

Марш вперед

За наш народ,

Песню запевая,

За Отчизну в бой ведет

Семьдесят шестая!

«Взяв один довольно известный город, о котором гремел салют в Москве, мы пошли дальше», — писал Казакевич 1 сентября 1943 года с фронта. Речь идет о Ельне.

В песне дивизии были такие куплеты:

Покорны могучему шагу,

Пред нами просторы встают,

Про нашу большую отвагу

Уж грянул московский салют.

Проложим штыками своими

Наш путь неуклонный вперед,

Пусть ельнинцев грозное имя,

Как гром, на Берлин упадет!

До Берлина еще очень далеко, но он уже виден и под Ельней, и под Оршей, где Казакевич все лето и осень участвует в труднейших боях, которые ведет соединение полковника Выдригана.

В ноябре и декабре дивизия сражается за деревню Боброво; фашисты окружили ее минными полями, четырьмя траншеями, превратив в сильнейший опорный узел сопротивления на Оршанском направлении.

Каков был в этих сражениях старший лейтенант Казакевич?

В наградном листе сказано, что он все время находился на переднем крае и явил много примеров личной храбрости.

Под Ельней и под Оршей командир разведроты не раз сопровождал комдива Выдригана в поездках по освобожденным местам.

От деревень всюду остались одни пепелища. Вместо изб вокруг чернели кое-как слепленные землянки, где вповалку ютились женщины, дети, старики. Болела душа за вдов, за сирот.

У Выдригана эти чувства переплавлялись в желание сделать каждый удар по врагу разительным, сильным, неотразимым. И в такие минуты он был очень далек от того законного удовлетворения, от тех радостных ощущений, которые испытывал, когда в телефонной трубке раздавался знакомый бас командующего: «Слушай, Пятый, спасибо, ты сегодня действовал, как «настояний казак». Или, тем более, когда он читал свою фамилию в салютном приказе.

Как-то раз Захар Петрович сказал об этом Казакевичу, с которым привык делиться самым сокровенным. И, словно в ответ, начальник разведки прочитал ему строки, написанные для своих дочек.

Я хожу по мертвым селам,

Путь невесел и далек,

И со мной один гостинец —

Только сахару кулек.

А вокруг так много бледных,

Обездоленных ребят,

Робко из тряпья и пепла

Прямо в сердце мне глядят.

Я бы отдал этим детям

Все, что в жизни я берег.

У меня ж добра так мало —

Только сахару кулек.

Сахар, выданный по норме, —

Граммов двести пятьдесят,

А вокруг так много бледных,

Тихих, маленьких ребят.

Вот я роздал детям сахар —

Мамке радость: весел сын.

Но детей ужасно много,

А кулек всего один.

Мне бы скатерть-самобранку,

Мне конфет бы целый куль,

Мне б для Гитлера-убийцы

Сотню самострелок-пуль.

При всей наивности этих стихов, они растрогали старого воина, живо напомнив ему картины недавно виденного. И еще он подумал, что пережитое на войне проходит через сердце поэта, как передний край через позиции дивизии.

КАК ГОРОД ВХОДИТ В БИОГРАФИЮ ВОИНА

Нет героев от рождения, —

Они рождаются в боях. А. Твардовский

Трудны дороги войны. И места, где боец сражался, для него не просто точки на географической карте, а страницы жизни и судьбы.