Годы нашей жизни

«Глубоко символичны выступления тов. Кирова от имени пролетариата и тов. Одинца от имени крестьян. В их лице труженики города и деревни подали друг другу руки и закрепили свой Союз».

Худенький парнишка в тулупчике — журналист из редакции «Бедноты» — по всем комнатам украинской делегации разыскивает Григория Ивановича.

— Только что был здесь… Посмотрите в секретариате — это возле библиотеки.

Дверь полуприкрыта, и в коридор доносится голос Петровского:

— Успехи и неуспехи наши были бы лучше выражены и ярче освещены товарищем Лениным…

Заглянув в комнату, корреспондент видит Петровского у окна. Рядом с ним молодой человек в очках и наброшенной на плечи красноармейской шинели, разложив на широком подоконнике свои бумаги, пишет под диктовку.

— Вы ко мне, товарищ? — спрашивает Григорий Иванович, заметив паренька в тулупчике. Не решаясь обратиться, чтобы не помешать, он стоит у двери, переминаясь с ноги на ногу.

— Товарищ Петровский, я из «Бедноты». Вы обещали газете беседу — впечатления о съезде.

— Было такое. Вот закончим с вашим коллегой из Харьковского «Коммуниста» и тогда побеседуем. Получаса вам хватит? Как вы думаете?

…Прямо из третьего Дома Советов делегация Украины отправляется на вокзал. Поезд уходит в полдень. На перроне представители московских заводов, красноармейских частей. Москва провожает делегатов последним декабрьским морозом и теплом братских объятий.

Новый год застанет их в пути. Новый год — шестой год революции и первый год Союза ССР.

ИЗ КАХОВСКОЙ ТЕТРАДИ

1

Июльским утром далекого 1888 года в сторону Каховки на запыленной старой бричке ехали двое: старик возница, непрерывно подгонявший усталых казенных лошадей, и худощавый мужчина лет сорока пяти в зеленом мундире чиновника. Несколько недель чиновник провел в разъездах по Днепровскому уезду, пересек его с востока на запад, и всюду на вопрос — чья земля — слышал ответы: помещика Фальцфейна, графа Мордвинова, помещика Панкеева. У одного в Таврии двести тысяч, у второго восемьдесят тысяч десятин, третьему вся Каховка принадлежит. На сотни верст тянулись их имения.

День был жарким. По обе стороны дороги, насколько видно глазу, пустынная, однообразная и дикая степь, заросшая ковылем. Высокие пожелтевшие стебли ростом выше человека. Тишина. Изредка пролетит стая птиц. Жаворонок зальется песней. А рядом на дороге проскрипит встречная мажара, которую с трудом тянут медлительные волы.

К полудню стало еще жарче. Степь пылала под солнцем.

— Хiба ж це степ, Володимире Юхимовичу? Та це ж пекло! — обернулся возница к усталому путнику.

Но в тот год степь не была пеклом, меньше бушевали злые силы, и раскаленные горячие ветры не сушили землю, будто решив пощадить хлебопашца, только что пережившего три засухи подряд.

В Каховку прибыли к вечеру. Остановились у знакомого учителя. После ужина хозяин спросил гостя:

— Владимир Ефимович! «Четверть лошади» уже читали?

— Четверть лошади?! — удивился приезжий. — Что это такое?

Учитель протянул новый номер «Северного вестника»:

— Я имел счастье с автором познакомиться.

Владимир Ефимович перелистал книгу, нашел очерк «Четверть лошади» и обрадовался.

— А, Глеб Успенский. Очень любопытно. Он прошлый год был у вас на ярмарке. Я читал в «Русских Ведомостях». А это о чем? Три странички. Разрешите… Да — сказала он, окончив чтение, — видел я эту четверть лошади и в Михайловке, и в Голой Пристани, и в Алешках — всюду видел. Возьмите бедного мужика — одна лошадь на три-четыре двора; полплуга и три четверти телеги на двор. Это не красное словцо, а горькая истина.

— Конечно, — согласился хозяин. — Но нынешний год, говорят, беда миновала — хлеб ожидается.

— Хлеб? — переспросил гость и, качнув головой, продолжал: — Милый человек, а как же его собрать да свезти на трех четвертях телеги, запряженной четвертью лошади? Вот и будут возить до января, да не все вывезут, и зимой в копицах гнить ему в поле. А обмолотятся когда? В снег, в метели? И сей год не один мужик разорится.

Хозяин не стал возражать приезжему. Ему лучше знать. Фамилия гостя была Постников. Он служил чиновником по устройству казенных земель Таврической губернии. Но его как ученого-экономиста интересовали и другие вопросы. Разъезжая по югу Украины, он изучал крестьянское хозяйство. В трех северных уездах Таврии — Днепровском, Бердянском, Мелитопольском — он за четыре года обследовал 50 деревень, 90 дворов. Описания эти очень схожие: бедные селения. Убогие земляные хаты. На многих крышах, в гнезде из прутьев и сухой травы, поселились аисты. Лелека — примета счастья. Но где оно, счастье? Нищета. Голод. Крестьяне в рубищах. Скота нет. Наделы ничтожны. Чересполосица. Дальноземелье.