Годы решений

В начале Французской революции рядом с толпой разложившихся аббатов, которые долгие годы с насмешкой писали и говорили о монархии, авторитете и сословиях, стояли беглый монах Фуше [204] и вероломный епископ Талейраи, цареубийцы, награбившие миллионные состояния, наполеоновские герцоги и предатели страны. С 1815 года христианский священник все чаще становится демократом, социалистом и партийным политиком. Лютеранство, которое едва ли является церковью, и кальвинизм, который ею вовсе не является, как таковые, не проводили деструктивную политику. Это отдельные священники уходили «в народ» и рабочую партию, выступали на предвыборных собраниях и в парламентах, писали о «социальном» вопросе и закончили демагогами и марксистами. Католический же священник, более тесно связанный с церковью, тащил ее за собой по этому пути. Она втягивалась в партийную агитацию, сначала как действенное средство, а в конце стала жертвой этой политики. Католическое профсоюзное движение с социалистическо-синдикалистскими тенденциями существовало во Франции уже при Наполеоне III. В Германии оно возникло после 1870 года из-за опасения, что красные профсоюзы полностью захватят власть над массами индустриальных районов. Вскоре они нашли взаимопонимание друг с другом. Все рабочие партии смутно понимают свою общность, хотя их вожди сильно ненавидят друг друга.

Уже прошло немало времени с тех пор, как всемирно-политический взгляд Льва XIII [205] нашел своих последователей, а в Германии клириками правил такой настоящий князь церкви, как кардинал Копп [206]. Тогда церковь ясно понимала, что является консервативной силой, и совершенно точно знала, что ее судьба тесно связана с другими консервативными силами, авторитетом государства, монархией, общественным порядком и собственностью, что в классовой борьбе она стоит, безусловно, на «правом» фланге, против либеральных и социалистических сил, и что от этого зависит ее шанс выжить в революционные времена в качестве силы. Ситуация быстро изменилась. Духовная дисциплина была подорвана. Плебейские элементы в священстве тиранят своей деятельностью церковь вплоть до высших постов, и те вынуждены молчать, чтобы не показать миру своего бессилия. Дипломатия церкви, некогда оценивавшая события солидно, сверху и на целые десятилетия вперед, во многих областях уступает место низким методам повседневной политики, партийной демократической агитации с ее недостойными уловками и лживыми аргументами. Мыслят и действуют на уровне столичного дна. Традиционное стремление к светской власти свелось до мелкого тщеславия от победы на выборах и объединения с другими партиями черни с целью материальных выгод. Сброд в священстве, некогда державшийся в строгости, сегодня со своим пролетарским мышлением правит той ценной частью клира, которая считает душу человека важнее его голоса на выборах и воспринимает метафизические вопросы серьезнее, чем демагогическое вмешательство в экономическую жизнь. Несколько десятилетий назад были невозможны такие тактические ошибки, как в Испании, где посчитали возможным отделить судьбу трона и алтаря. Однако после мировой войны церковь опускалась на дно, прежде всего, в Германии. Древняя сила с древними и крепкими традициями в качестве таковой была вынуждена ценой репутации среди собственных верующих заплатить за призывы своих неполноценных представителей к классовой борьбе и объединению с марксизмом. В Германии существует католический большевизм, который опаснее антихристианского, поскольку прячется под маской религии.

Фактически все коммунистические системы Западной Европы выросли из христианско-теологического мышления. «Утопия» Мора [207], «Город Солнца» доминиканца Кампанеллы [208], учения последователей Лютера Карлштадта [209] и Томаса Мюнцера [210], государственный социализм Фихте [211]. Все то, о чем мечтали и писали Фурье, Сен-Симон [212], Оуэн [213], Маркс и сотни других, в значительной мере возникает вопреки знанию и воле из священнического морального негодования и схоластических понятий, которые скрытно использовались в политэкономической мысли и общественном мнении по социальным вопросам. Сколько от естественного права и понятия государства Фомы Аквинского [214] еще присутствует у Адама Смита и тем самым — с обратным знаком — в «Коммунистическом манифесте»!