Годы странствий

Тетя Тася. Ну-с, добродетель наконец восторжествовала. (Показывает на чайник.) Он закипел. (Хлопочет у стола.)

Люся (со слезами в голосе). Я, пожалуй, пойду. Вы простите.

Павлик. Куда же вы, Люсенька? Сейчас дождь будет.

Люся. А мне все равно. (Идет к двери.)

Павлик (с укоризной). Эх, Шура. (Уходит за Люсей.)

Ведерников. А ты делаешь успехи, товарищ Лаврухин. Так сказать, переползаешь со ступеньки на ступеньку.

Лаврухин долго молча смотрит на Ведерникова и, не сказав ему ни слова, уходит к себе в комнату.

Галина. Показался во всем блеске. Хорош! (Уходит за Лаврухиным.)

Тетя Тася. Ну, прошу к столу. (Оглядывается.) Опять все исчезли. Забавно.

Не замечая Ведерникова, она гасит верхний свет и уходит. В полутьме из глубины веранды показывается Ольга. Она медленно подходит к Ведерникову и кладет ему руку на плечо.

Ведерников (поднимает голову, смотрит на Ольгу). Итак, вас, кажется, можно поздравить с успехами вашего Миши?

Ольга (точно это ее радует). А у вас слезы на глазах.

Ведерников. Еще чего. (Неожиданно.) Вы что же, действительно думаете, что я играл на бильярде? Просто после вчерашнего было неловко идти в кружок. Синяк, сами видите, какой. Стали бы расспрашивать, жалеть, а я этого не любитель. Вот и провалялся весь день в Химках, на пляже. (Пауза.) Я бы сейчас пива выпил. (Движением нищего протягивает к ней кепку.) Оленька, одолжите двадцать рублей.

Ольга. Шура, а вам не страшно за себя?

Ведерников (не понимая). Что?

Ольга. Вам не страшно, что из вас так ничего и не выйдет?

Ведерников (твердо). Выйдет. (Помолчав.) А может, и нет. Проходят дни, и я, как зевака на перекрестке, стою и любуюсь.

Ольга. Чем?

Ведерников. Жизнью, Знаете, что такое молодость, Оленька? Молодость – это искушение. Иногда мне кажется, что жизнь я люблю больше своего ремесла. (Гроза. Хлынул дождь.) Вот это по мне!

Ольга. Вы просто хвастун, безвольный лентяй и больше ничего.

Ведерников. Что? (Подходит к Ольге, обнимает ее и целует.) Может быть, и хвастун. Вполне возможно.

За окном бушует ливень.

Ольга. Зачем вы это сделали, Шура? (Ведерников молчит.) А я знаю. Вы просто сейчас очень завидуете Мише.

Ведерников (тихо). Да.

Молчание. Входит Лаврухин.

Лаврухин. Ну вот, Оленька, говорил по телефону с Иваном Степановичем. Решено! Еду в Нарьян-Мар, к Олегу Доронину.

Ольга. Ты? Ты отказался от Экспериментального института?

Лаврухин. На год-полтора попросил отпустить меня. Практика и самостоятельность – вот что мне сейчас нужно.

Ведерников (подходя к Лаврухину). Вряд ли ты можешь представить, как я себе противен. Вряд ли. Я ухожу. (Протягивает руку Лаврухину и тотчас отдергивает ее.) Нет, не давай мне руки. Не стоит. (Быстро уходит.)

Галина (в дверях). Ну, как вам нравится наш сумасброд? Едет бог знает куда, за тридевять земель!

Ольга. Миша! А как же я?

Лаврухин. Тебе учиться нужно. Два курса впереди. (Помолчав.) Значит, так, завтра в дорогу. (Улыбаясь.) Да, интересно.

Ольга (почти зло). Интересно? Что именно?

Лаврухин (азартно). Все! Все интересно, Оленька. И все, что было. И все, что будет.

В дверях появляется Нина, она подходит к Лаврухину, обнимает его.

Нина. Не уезжай, не уезжай, Миша, я тебя прошу, не надо.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ. ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ.

Декабрь 1941 года.

Комната в поселке Сокол. Маскировочные шторы приподняты, и мы видим, как за окном падает снег.

Десятый час утра. Бьют зенитные орудия. Тетя Тася и Нина сидят на диване.